Хотя слова Якова, что происходящее уникально, что не будет лучше, чем здесь и сейчас, останавливали мое внимание, но задним числом, с сегодняшних позиций, я вижу, что находилась в противоречии «между мгновением и вечностью». С одной стороны, мне хотелось, чтобы так продолжалось, а с другой — я не хотела «останавливать мгновенья».
Остановись мгновенье, ты прекрасно.
Меж нами дьявол бродит ежечасно
И постоянно этой фразы ждет.
Я гляжу на отдельные снимки нашего застолья. Можно написать по целой монографии о некоторых друзьях–приятелях; как уже говорилось, каждый из них имеет право на отдельную книгу. Я же вспоминаю только маленькие ключевые фрагменты, и то в самом общем виде, пишу фрагментарное повествование со случайными воскресающими эпизодами. Не перескажешь всего, не проследишь многих отношений. Были и долгие и значительные дружбы, обворожительные встречи, случайные знакомства и разочаровывающие, короткие и бесплодные отношения. Бесконечный калейдоскоп.
Один Хвост — Алексей Хвостенко — с гитарой «над небом голубым» займет публику на целую неделю. Про режиссера, художника, мистификатора Игоря Димента я уже написала целое повествование. Что касается Иосифа Бродского, то тут без меня столько понаписано, что «я знал Иосифа» — стало профессией и почти банальностью. «Таков аппетит и вкус времени». И невозможно представить, сколько томов может занять описание метафизических горизонтов, встреч, бесед, разговоров между Яковом и любимым им человеком мысли — Анри Волохонским. Яркий, острый, поэт, ученый, книжник, философ, человек Возрождения, Анри Волохонский был для Якова незаменимым другом и собеседником — от стихов до занебесья. От каббалы до научных изысканий. Они с Яковом вели такие изысканные диалоги, что вставить слово в их беседу никто не осмеливался. Гераклит и Парменид. Один говорит: «все течет», другой: «все истинно сущее неизменно». Декарт и Лейбниц. Отраженный блеск их бесед сохранился в целом томе их переписки, статей, поэм. Иногда разговоры затягивались до утра. Анри Волохонского тогда уже потянуло на чистый эксперимент и поиск «формы»; кажется, он потом совсем ушел в эскапизм, «в заумь».
Еще одно эстетическое наслаждение доставляли разговоры между Яковом и моим странным двоюродным братом — философом Витом Навроцким. Он был лицом как двойник Николая Васильевича Гоголя, с таким же носом и выражением, закрытый, с сарказмом, ерничаньем, почти на все реагирующий с мрачноватой иронией. Персонаж из хаоса. В беседах Вит уходил в метафизическую даль, входил в нули, в бесконечности, забирался в натуральный ряд с распределением простых чисел и парил в какой‑то параллельной Вселенной. Непредсказуемость ходов его мысли, его сардонического ума, часто построенных на абсурде, поражала. Он вел подкопы под все как бы известные истины, и до сути Витовских рассуждений тщетно было доискиваться, он всегда ускользал в потусторонние абстрактные рассуждения, именно в параллельную Вселенную.