Со стаканами принесенного вина решались все мировые проблемы, будущее планеты. Велись диалоги об искусстве, свободе воли. Выпивали, знакомились, спорили, дружили, вели метафизические разговоры, обсуждали новости, увлекались какой‑то книгой, читали стихи, запрещенную литературу. Остроумные парирования, добродушные веселые рапирные уколы в слабые места спорщиков, иногда смешили умничанья некоторых «искусствоведок», которые напыщенно и нелепо высказывались об искусстве. Некоторые подружки улетали в мистически–оккультные игры, магию, астрологию, но этот астрологический реквизит был чужд нашей квартире. Приезжали из Москвы поэты, сравнивали петербургскую и московскую поэзию, живопись. Круг близких людей менялся. «Как стремительна жизнь в черно–белом раю новостроек».
Голландский друг Иосифа Кейс Верхейл напишет: «В полувоенной обстановке той поры в «полутора комнатах», во множествах других комнат и кухонь я познал дружбу столь высокой пробы, какую вне России встречал крайне редко. Настоящую, конкретную, полную риска». Всех связывал высокий пафос мысли и вместе с тем глубокое ощущение зла, протест против ложных ценностей советской власти, которая для нас существовала как объект насмешки и иронии. Ни у кого не было поползновений открыто бороться с режимом, выступали только против предрассудков. Подозрения: кто агент вездесущей организации? — часто раздражали. Яков терпеть не мог обвинений людей в сотрудничестве и не позволял расходиться на эту тему. Наш общий враг был вездесущим, и нечего разыскивать его и омрачать отношения. «Мало ли кто кому не нравится — это не значит, что он провокатор. Одна из функций власти вносить беспорядок и разобщение, — говорил Яков, — и делать так, чтобы все боялись друг друга». Запомнилось, как в Москве режиссер Евгений Шифферс высказался по этому же поводу: «Ну, что вы все смотрите: где микрофоны? Кто агент? Вызовут вас куда надо, поставят бутылку, бабу — и вы расскажете всё, что от вас хотят услышать». Мы все только люди.
Если нельзя ничего изменить в системе, то единение и духовное пробуждение помогают ее переносить. Во всей обстановке был какой‑то романтический туман, некий привлекательный хаос. Все это создавало элитарную атмосферу, похожую на Ренессанс.
Мир нашей квартиры был для меня и, наверно, для других как оазис отстранения, отдохновения. Может быть, потому, что вся трагедия была общая, не личная, хоровая, эта хоровитость затуманивала настоящий внутренний конфликт каждого?
И где взять красок и таланта, чтобы показать, что несмотря на нехватку денег, советскую власть со всеми ее следствиями и выкрутасами, со всем жлобством, нам временами было так насыщенно и глубоко, был объединяющий, вдохновляющий дух. «То, что здесь происходит, и есть дух нашего времени», — говорил Яков.