— Что ж, в таком случае пусть старается дальше. Конечно, я помогу ему, но в тыкве нет места для второй руки. Я поведу войско так, будто собираюсь идти на помощь Баязиду, сам же ударю по владениям кеназа урусов Витовта. Следует отомстить ему за то, что он поддержал набег коварного выродка Тохтамыша. К тому же, если мы не ударим первыми, резонно ожидать, что Витовт ударит нам в спину, когда мы пойдем на помощь султану.
— Это весьма разумно, Великий амир.
— Да уж, конечно, разумно, — слышался в голове голос Дюнуара. — Надо его задержать. Я никак не успею подготовить здесь группу встречающих, если Тимур начнет движение прямо сейчас.
— Я очень постараюсь, но ты же понимаешь, это Тамерлан.
— Кто бы мог подумать?! Какое тонкое наблюдение.
— Одно тревожит меня, Великий амир. После недавнего захвата каравана венецианцы точат нож на тебя. Если ты решишь воевать с Витовтом, они не преминут ударить в спину.
— Им будет не до того. Мой друг и соратник, султан Египта, пообещал мне поднять все народы Магриба против гяуров в течение ближайших месяцев и быть готовым, подобно новому Аль Тарику, вторгнуться в Испанию на помощь единоверцам. Теперь смотри, многомудрый Хасан Галаади. — Он приподнялся на локте, достал из серебряного футляра отточенную тростинку и начал водить ею по расстеленной на полу карте из бычьей шкуры. — Мы угрожаем гяурам здесь, в Сербии, и вот тут, на самом побережье Последнего моря. Откуда нас ждать, с какой стороны? К тому же все пираты из Магриба получат от египетского султана фирман с позволением нападать на прибрежные города и перехватывать христианские корабли в море. До того ли будет Венеции?
— Может, и так. Но мне вдруг вспомнилась притча. Некий человек пришел к мулле и попросил: «Дай мне сто дирхемов на три года». На что мулла ответил ему: «Я могу дать тебе и на сто лет, но ни одного дирхема». То, что говорит султан Египта, звучит красиво, но только во сне могло ему присниться, что он сумеет объединить все племена и народы Магриба, тем более за несколько месяцев. Так что и на сто лет, но ни одного дирхема.
— Сон. — Лицо Тамерлана вдруг стало задумчивым. — Ты напомнил мне. Сегодня ночью я видел сон. Очень странный. Будто в походе я вдруг решил поохотиться на удода. И когда я подстрелил его и подошел, чтобы поднять с земли, он вдруг обратился в муравья и убежал от меня. Хотел бы я понять, что означает этот сон.
— Если позволено мне будет сказать, — покачал головой Хасан Галаади, — он предвещает недоброе. Как известно, удоды — священные птицы, охранявшие покой мудрейшего из мудрых, царя Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими. Когда-то царь, в совершенстве владевший языком зверей и птиц, спросил у этих крылатых стражей, чего бы они хотели в награду за верную службу. И удоды ответили: «Самое прекрасное, что мы видели в мире — это твоя корона. Сделай нам такие, дабы мы приобщились к славе твоей». Мудрый царь предостерег их: «Короны тяжелы для легкокрылых птичек», — но те настаивали, и царь исполнил их желание. Очень скоро птицы воистину на своей шее убедились, сколь тягостны для них золотые венцы. И они взмолились, прося Сулеймана ибн Дауда забрать свой дар, ибо поняли они, что сопричастность высшей мудрости и тайнам, сокрытым от взора прочих, куда сильнее злата и власти. С тех пор, в напоминание о коронах, на голове удода хохолок из перьев, и птица эта приобщена ко многому, неведомому простым смертным. Считается, что если удод провожает войско или караван, то ему суждена удача.