— У нее слабая грудь. Часто приходилось пропускать занятия.
— Здрасьте, — оказала Роза. — Это моя знакомая семья. Стелла в жизни ни дня не болела.
— Положим, — сказал он. — Одним словом, труппа ее полюбила.
Это была правда. Дотти Бланделл особенно восхищалась Стеллой. Признавалась, что даже ничего подобного и не ожидала от девчушки. Бойкая, но нисколько не нахальная, и притом эта манера выражаться такая забавная, хоть порой и ставит человека в тупик. Своими мыслями Дотти поделилась с Бонни, и, оснащенный кой-какими животворящими примерами, тот решил, что пора вмешаться.
Он перехватил Стеллу в мастерских, куда ее послали варить столярный клей на бунзеновской горелке. Издали услышал ее кашель. Сказал:
— Видишь ли, в мои обязанности помрежа входит не только руководить тобою на избранном поприще, но и наставлять кое в чем другом.
— Я его не избирала, — сказала она. — Оно мне навязано дядей Верноном.
— Как бы то ни было. — упорствовал он, — мне стало известно, что ты с излишней энергией выражала свою неприязнь к одному из членов труппы.
— Разве? — спросила Стелла. В глазах стояло недоумение.
— Кажется, ты отозвалась о мистере Фэрчайлде следующим образом. — И Бонни, обмакнув кисть в банку с коричневой краской, вывел слово „мудак“ на листе ватмана, прикнопленном к верстаку.
— Это так, по-вашему, пишется? — спросила она.
— Подобные слова не следует произносить, особенно на публике. Это весьма вульгарно. У нас театр, а не казарма.
— Просто Джордж так его называет, вот я и повторила, — сказала Стелла. — Так значит, это слово не связано с модой?
Бонни передал всю беседу Мередиту, и тот хохотал.
— Не взять ли мне ее под свое крылышко? — задумался он. — Заняться ее духовным совершенствованием.
Он вообще заметно повеселел. Что ни день и домой, и в театр поступали звонки от Хилари. Пришло и драгоценное, нечаемое, небывалое письмо, которое он носил в бумажнике и чуть что разворачивал, смиренно испрашивающее у него прощения.
— Смотри не перестарайся, — занервничал Бонни. — Я уже рекомендовал ей поменьше бывать в реквизитной.
Мередит, однако, стал уделять внимание девчонке. Уже дал ей Птолемея, мальчика-царя в „Цезаре и Клеопатре“[14]1. Вся роль — прелестный маленький перл, и вдобавок состоит в основном из затверженной, но спотыкающейся речи, обращенной к Александрийскому двору, так что не беда, если исполнительница от волнения собьется. Да и в самом тексте евнух Потин делает подсказки.
Соответственно облаченная — художник успел ему показать эскиз островерхого шлема и золотой цепи, — Стелла будет куда сфинксовидней многих, и уж бесспорно экзотичнее Бэбз Осборн с этим ее чересчур ломким голосочком и англо-пейзанскими чертами, не вполне уместными для Клеопатры.