За три дня до Рождества Вернон драил ступеньки у входной двери и увидел, как в конце улицы через дорогу переходит Мередит. Сунулся было в дом — был в рабочей одежде, даже рубашка без запонок, — но Мередит уже, окликнув, направлялся к нему. Пожали друг другу руки.
— Что такое, любезнейший? — сказал Мередит. — Ничего, надеюсь, не случилось?
— Да так. Радио просто, — сказал Вернон. Вынул из кармана суконку и промокнул глаза. Оба вслушались в чувствительные басовые такты поднимавшейся из подвала баллады.
— А все эти низкие ноты. Всегда меня из колеи вышибают. Я еще в армии заметил, когда музыка в обязаловку была.
Мередит сочувственно кивал. Оба задумчиво смотрели вдоль серой широкой улицы, мимо потемневших фасадов, туда, где незавершенный трансепт собора розовато пятнал высокое белое небо.
— „Над темной тихой тишиной“, — вихляющим голосом подтянул Вернон и закашлялся.
— Да, кстати, — сказал Мередит. — Ваша Стелла, случайно, не страдает бронхитом?
— Не то чтобы, — сказал Вернон. — То есть, я что хочу сказать, застойные явления наблюдаются, в общем-то, в норме, но дело обостряется из-за ее характера, понимаете меня?
— Я потому спросил, что вчера она еле удержала факел. Как раз перед тем, как выходит Питер и гаснут эти ночники. Вы ведь видели пьесу?
— Какие ночники? — спросил Вернон.
— В детской. Слава богу, кашель особой роли не играл, это сцена с Чинь-Чинь… свет как раз и должен мерцать… но несколько отвлекал звук. Бонни положил в суфлерку пилюли. Я просто подумал — вдруг что-то серьезное.
— В легких у нее ничего серьезного нет, если вы про это, — сказал Вернон. — Мы водили ее на рентген — там у ней полный порядок.
— Ну и хорошо, — сказал Мередит.
— Я вам хочу возместить ваш расход на лекарство, — твердо сказал Вернон сухим, неприязненным тоном. Кажется, не только низкие ноты радио его раздражали.
И пришлось-таки Мередиту принять в ладонь неотвратимый трехпенсовик. От потрясения он заговорил про футбольный матч, который затевался первого января между их труппой и актерами, исполняющими на рождественских утренниках „Остров сокровищ“ в „Эмпайре“.
— Нет, это не про меня, — сказал Вернон. — Куда уж мячи гонять. Отгонялся.
Мередит объяснил, что речь идет о болельщиках, не игроках. Автобус отходит с площади Уильямсона в десять утра.
— Приходите, — улещивал он. — Мы будем так рады, если вы поедете с нами.
— Я подумаю, — сказал Вернон, тяжело протопал к дверной ручке и стал истово тереть медную голову льва.
Он обождал, пока Мередит скроется за углом, и потом только опять спустился, чтоб надеть выходной пиджак. Хотя все, кроме одного постояльца, разъехались на Рождество, ему неловко было черт-те в чем расхаживать по холлу. Потом он снова взбежал наверх — позвонить Харкорту.