— Доброе утро, Филлипа, — сказал он.
— Привет.
— Вы очень заняты?
— Более или менее.
— А что вы делаете?
— А вы не видите?
— Нет. Я не садовник. На мой взгляд, вы просто забавляетесь.
— Я сажаю салат.
— Вот как? Значит, сажаете…
— Вы что-то хотели? — холодно спросила Филлипа.
— Да. Увидеть вас.
Филлипа метнула на него быстрый взгляд.
— Вам не следует приходить сюда. Миссис Лукас это не понравится.
— Она не позволяет вам иметь поклонников?
— Не говорите глупостей.
— А что? Поклонник… Прекрасное слово. Великолепно передает мое отношение к вам. Уважительно.., на расстоянии.., но неотступно.
— Пожалуйста, Эдмунд, уходите. Вам незачем сюда приходить.
— А вот и не правда! — торжествующе провозгласил Эдмунд. — Вот и есть зачем. Миссис Лукас позвонила сегодня маме и сказала, что у нее полно кабачков.
— Их и правда пропасть.
— И спросила, не хотим ли мы поменять горшочек меда на кабачки.
— Но это неравный обмен! Сейчас кабачки — совершенно неходкий товар, их у всех хоть отбавляй.
— Конечно. Поэтому миссис Лукас и позвонила. В прошлый раз, если мне не изменяет память, она предложила обменять снятое молоко, — представляете, снятое молоко — на зеленый салат. В самом начале сезона! Он тогда шел по шиллингу за пучок.
Филлипа промолчала.
Эдмунд полез в карман и извлек оттуда горшочек меда.
— Так что вот мое алиби. В самом широком и неоспоримом смысле слова. Если миссис Лукас ухитрится протиснуть свой бюст в дверь подсобки, я сообщу, что пришел насчет кабачков. А это отнюдь не праздное времяпрепровождение.
— Понятно.
— Вы читали Теннисона[19]? — как бы между прочим поинтересовался Эдмунд.
— Не так уж много.
— А зря. Он скоро опять войдет в моду. Даже теперь по вечерам передают по радио “Королевские идиллии”, а не бесконечного Троллопа[20]. Я всегда считал, что Троллоп невыносимо слащав. Конечно, в небольших количествах его читать можно, но когда тебя им пичкают!.. Так вот о Теннисоне… Вы читали “Мод”?
— Когда-то давным-давно.
— Там есть такие строки. — Он процитировал, нежно глядя на Филлипу:
— “Невинность и порок и холод совершенства — роскошное ничто”. Это вы, Филлипа.
— Странный комплимент!
— А это и не комплимент. Я думаю. Мод запала бедняге в душу так же, как вы мне.
— Не болтайте чепухи, Эдмунд.
— Черт подери, Филлипа, почему вы такая? Что таится за вашими идеально правильными чертами? О чем вы думаете? Что чувствуете? Счастливы вы или несчастны? А может, напуганы? Или еще что-нибудь? Но хоть что-то вы же должны чувствовать!
Филлипа спокойно сказала:
— Что я чувствую — это мое дело.
— Но и мое тоже! Я хочу заставить вас говорить. Хочу знать, что творится в вашей безмятежной головке. Я имею право знать. Правда, имею. Я не хотел в вас влюбляться. Я хотел спокойно писать свою книгу. Прекрасную книгу о том, какие люди несчастные. Очень ведь просто разглагольствовать с умным видом о том, какие все вокруг несчастные. Это становится привычкой. Да-да, я убедился.., после того, как прочел про жизнь Берн-Джонса