Сэр Николас стоял в нерешительности.
— Но мне крайне важно увидеться с ним, — после минутного замешательства выдавил он из себя наконец. — Скажите, будет ли удобно, если я загляну на пару минут после обеда? Я бы позвонил, но что-то случилось с нашим телефоном — наверное, из-за вчерашней бури, — в общем, он не работает.
— Конечно же, заходите, пожалуйста, — пригласила Фенела.
— Большое спасибо.
Юноша приподнял шляпу, развернулся, захромал вниз по ступенькам к стоящему внизу автомобилю и с трудом забрался в него.
С опасливой осторожностью калеки разместившись в конце концов на сиденье водителя, он поднял глаза, посмотрел на Фенелу, все еще стоящую на пороге, и приподнял еще раз шляпу, прежде чем тронуться с места.
«А он очень даже мил, — подумала Фенела, возвращаясь в дом. — Интересно, знает ли об этом визите его мамаша? Вот уж, верно, не обрадуется! Ни для кого не секрет, что леди Коулби держала своего сына — впрочем, как и всех без исключения домашних — в ежовых рукавицах».
И раз уж она заклеймила семейство Прентисов званием аморального и непорядочного, то теперь мало кто мог отважиться нарушить ее негласный запрет и знаться с ними.
Даже простые крестьяне старались угодить леди. Фенела знала, что если в лавках Криперс с ней обращались небрежно (если не откровенно грубо), то это лишь из-за резких заявлений леди Коулби, не стеснявшейся открыто выражать свою неприязнь и недоверие к обитателям Фор-Гейбл.
Весь день после обеда Рекс Рэнсом не мог отделаться от навязчивых мыслей, все снова и снова упорно возвращавшихся к семье Прентиса и к Фенеле в особенности.
Ему пришлось проехать почти двадцать миль до своего подразделения, расположившегося в соседнем графстве, и все это время по дороге туда и обратно перед мысленным взором майора стояло милое маленькое личико с большими темными глазами.
«Саймон Прентис… Саймон Прентис…» — словно заклинание твердил Рэнсом это имя, пытаясь поподробнее припомнить все слухи и сплетни о художнике, ходившие до войны. В памяти сохранилась масса каких-то обрывков разговоров, случайных событий и сцен, но в целом образ Саймона Прентиса так и не прояснился.
Само собой разумеется, живопись Саймона Рэнсом помнил прекрасно — настоящие шедевры, слишком талантливые, чтобы их можно было забыть.
С точки зрения бульварной прессы, Саймон ловко состряпал себе имя на смелых и довольно откровенных портретах рыжих женщин; однако знатоки искусства считали его, что называется, художником «от Бога», способным воплотить в своих работах все стороны жизни.
Взять хоть, к примеру, рабочие натюрморты — Рэкс Рэнсом припомнил один такой: накрытый закусочный столик перед окошком в Париже, а сквозь стекло виднеется дом напротив, весь в первых бледных проблесках весеннего солнца. Эффект от игры света и теней был просто потрясающим!