Итак, что же собирался найти Турецкий, учитывая, что здесь уже дважды производился обыск – и сразу после ареста, и позже, после возобновления следствия? Не доставало у следователя Егоркина доказательств виновности Калужкина, и астраханские работники следственного аппарата при прокуратуре вторично, и довольно тщательно, перерыли весь дом. Причем, уходя и опечатывая заново жилье с пристройкой и сараем, они так все и оставили в том состоянии бардака, который учинили, не церемонясь, с вещами арестованного хозяина. Из этого – вывод: очевидно, очень крепко их «достал» упрямый и несговорчивый пчеловод, который, по их разумению, обладал-таки серьезным компроматом на власть имущую. И компромат этот мог стать чрезвычайно опасным для этой власти, ибо сопротивление ее оправдательным приговорам суда было чрезвычайно сильным и жестким.
Теперь-то у Турецкого практически не возникало сомнений, какая именно «власть» была заинтересована в сокрытии либо полном уничтожении документов, утаенных осужденным от следствия. Значит, в них и было все дело. Как сказал Привалов в порыве откровенности своей любовнице? Зачем тот влез в серьезные игры? А что за игры имел в виду генерал милиции? Ясно без комментариев: разумеется, свои собственные. Выходит, именно ему и «перебежал дорожку» строптивый пчеловод. Причем перебежал, как теперь понимал Турецкий, не имея никакой личной выгоды. Потому что, если бы выгода какая-то была, он бы не стал «садиться», а скорее пожертвовал бы какими-то бумажками, от которых ему самому не было ни малейшей пользы. И, кстати, убит был участковый уполномоченный Грибанов на следующую ночь после его посещения дома Калужкина. А что они громко ругались, про то вся станица, в лице угробленного на следующий же день калмыка Эренгенова, «слышала», так это была обычная уловка следствия, не имеющего иных аргументов для обвинения. При отсутствии конкретных улик и не такое придумаешь…
Словом, перед Александром Борисовичем не стояло никакой загадки: он догадывался – пока, естественно, не убедился в этом своими глазами, а точнее, ушами, – какой это был компромат. И понял также, – исходя из опыта своего сидения в шкафу, – чем сей компромат мог грозить господину главному милиционеру «города и его окрестностей». Оттого и возникла столь жгучая ненависть Привалова к «носителю» опасной для него информации. Он бы, по его словам, и часа не держал этого Калужкина за решеткой, кабы тот отдал документы. А он не отдает! И врет, что нет их! А на самом деле врал, в первую очередь, сам генерал, полагая, что ему можно и нужно верить, будто он готов отпустить невиновного. Как же, как же…