В принципе Турецкому было наплевать, что потом скажут замотаевские «правоохранители», – проник, значит, надо было. Когда вопрос предъявления доказательств невиновности Антона дойдет до нужной точки, Александра Борисовича уже не будет в этой станице. Так что, вскрывать будем или еще поищем лазейку?
Катя вдруг вспомнила о сыне. Петечку надо спросить, он тут бегал с приятелями, все знает, как и прочие станичные мальчишки. И сын подсказал выход. Точнее, вход в сарай. Оказались все те же пресловутые дощечки. Отодвинул от угла строения две штуки, и дыра открылась. Лаз, иначе говоря. Турецкому пришлось лечь на землю и ползком протиснуться в темноту сарая. Получилось.
Тщательный осмотр внутреннего помещения, где также было все перевернуто в буквальном смысле, ничего нужного не дал. Единственное, что мог сделать Антон, чтобы спрятать секретные бумаги, это зарыть их в земляном полу. Но и осмотр пола тоже не выручил: земля повсюду была утоптана – никаких следов лопаты. Разочарованный, Александр Борисович протиснулся обратно, потеряв при этом пуговицу от рубашки. Но заметил тогда, когда уже выбрался наружу. Пуговица – это улика. И ее следовало уничтожить. Но снова лезть в темноту он был уже не способен. Выручил Петечка, присутствовавший при осмотре сарая. Он юркнул обратно и вскоре появился со злосчастной пуговицей, зажатой в перепачканном кулачке. Понятно, что Катя предложила немедленно пришить ее на место. Но для этого пришлось пройти к ней в дом, где были иголка с ниткой.
Рубашку он снял, женщина взялась за работу. Дело в том, что пуговица оторвалась с «мясом», за гвоздь, вероятно, зацепилась. Надо было заодно уж и дырку заштопать.
А Турецкий, наблюдая за тем, как быстро и ловко снуют Катины пальцы, все размышлял о том, почему Антон намекал на свои совсем старые ульи. Где они были? Настоящего старья Турецкий нигде не видел. Только отдельные детали. Под ними ничего не спрячешь, а если бы и решился, так материалы бы нашли при обыске, – перевернули же все с ног на голову.
– Где ж он может старье хранить? – задумчиво спросил он у самого себя и развел руками. – Наверное, я ничего не понял. Или он слишком «затемнил» свое признание.
Антон же не мог там, в комнате для свиданий, сказать открыто: ищи, мол, там-то и там. Турецкий не доехал бы еще до Ивановской, когда в станице уже было бы снова все перерыто и перевернуто. И обнаружено. А затем?.. Нет, вовсе неизвестно, постарался бы освободить Калужкина генерал Привалов или нет. Выпустить – значило расписаться в том, что компромат имел к уважаемому Алексею Кирилловичу самое непосредственное отношение. А вдруг еще кто-то его уже видел, кроме Калужкина? Или снял новую копию, зная, что генерал постарается любые бумаги, касающиеся его преступной деятельности, немедленно уничтожить? Так что сказанное им второпях Людмиле можно было расценивать лишь в качестве очередной лжи господина генерала.