– Это икона Преображения Господня. Давно ее пишу, по чуть-чуть. Теперь уж почти готова. Когда весь день с молитвой, то и работа спорится.
Вдруг иконописица посмотрела больным взглядом на Сергея Георгиевича:
– Плохи наши дела. Совсем безблагодатно все стало. Пусто. Оттого и искушения. Вы сами-то в Бога веруете?
Быстров от прямоты и неожиданности вопроса растерялся, беззвучно задвигав губами.
– Ну, разбирайтесь с этим сами. А если сомневаетесь, то просите веры у Господа. И все встанет на свои места. И простите меня, грешную, если что не так.
Пробежав под проливным дождем до корпуса и вымокнув до нитки, отряхивающийся, будто пес, Быстров столкнулся в холле с Капитолиной. Она осунулась за эти дни и словно бы растратила весь запас отпущенных ей жизненных сил. Впрочем, на просьбу Сергея Георгиевича откликнулась с энтузиазмом, побежала на второй этаж. Расположившись в комфортабельном кресле, следователь слышал доносящийся с сестринского этажа громкий стук в дверь, потом крикливый разговор, слова в котором он разобрать не смог, и затем – тяжелые, именно что слоновьи шаги на лестнице. Быстров, прослуживший в органах дознания семнадцать лет, конечно, много повидал. Но вид сестры Лидии поразил детектива. Огромная, будто гора, женщина едва передвигала раздутые, замотанные бинтами ноги. Рухнув на диван, монахиня с торчащими из-под апостольника сальными волосами, пытаясь отдышаться, казалась выброшенным на берег китом, судорожно хватающим воздух раскрытым беззубым ртом. Вжавшийся в кресло Быстров собрался с духом, чтобы задать вопрос, но неожиданно Лидия, шамкая и присвистывая, заговорила трубным голосом:
– Я всех их отмолить хотела! Всех грешных дурищ! Все отцу Адриану снесла. Все в часовне! Нинкины новые часы – чтоб не лизоблюдничала. Евстратькины платки – плачет, как дура, и клянет всех, окаянная. Ника-задрика жрет, как баклан. А эти трещотки – Танька с Алевтинкой! Алевтинка сатана. Сатана! – тут Лидия завыла, перекрывая шум отдалявшейся от обители грозы. – Сатанинские отродья! Всех вымаливать, да до Страшного суда не вымолишь! Всех! А уж самую грешную, Никанорку, в геенну! Туда ее! Молитвенница лицемерная! Самозванка!
В холле стали собираться сестры. Капитолина пыталась обхватить Лидию, успокоить какими-то ласковыми словами. Быстров слышал только «чикающие» окончания. Кто-то подбежал со стаканчиком валокордина. Кто-то громко стал читать молитву. Мать Лидия отпихивала всех, выла и кричала уж что-то совсем бессвязное. Быстров вскочил, не зная, что и предпринять. При внешнем буйстве монахини ее глаза оставались застывшими, расширенными в тупом безумии. Такие глаза Сергею Георгиевичу видеть приходилось. Это глаза психически больных людей. Видел он, и как эти глаза вдруг прозревали. Тогда в них снова оживали зрачки, будто зародыши новой жизни в больной душе. На лестнице появилась настоятельница. Она грозно возвышалась над своими подопечными, сверля взглядом трубящую Лидию.