Вошедшая в комнату Жиббо застала такую картину: Клементина полулежала на кровати и тихо говорила что-то, поглаживая себя по животу. Старуха улыбнулась:
— Дождаться не можешь, когда получишь возможность поговорить со своей девочкой?
Подошла ближе. Взглянула в глаза, коснулась кончиками пальцев нижних век Клементины, взяла женщину за руку.
Повернулась к Жаку Обрэ, стоявшему в изножье.
— Ты хорошо сделал, что позвал меня. Можно было сделать это и несколько дней назад.
— Что? — испугалась Клементина. — Что-то не так, Жиббо? Что не так?
— Успокойся, — проворчала старуха. — Приготовься, сейчас будешь рожать. А ты иди, — строго сказала Жаку Обрэ. — Ступай. Мужчинам тут сейчас не место. Иди и позови сюда Терезу. Или еще кого-нибудь — кто готов помогать.
Жак кивнул. Вышел. Отправив наверх горничную Клементины, набросил на себя плащ и вышел во двор.
С тех пор, как в январе умерла Анна Австрийская, Людовик, оставив Лувр, переехал в Сен-Жермен.
Многие говорили — бежал. В этом была доля истины. Король, и прежде недолюбливавший Лувр, после смерти матери не желал оставаться в нем ни одного лишнего дня.
Выслушав в очередной раз недовольные речи Кольбера, противящегося всякий раз перемене мест, он остался непреклонен.
— Через неделю, — отрезал. — А если вас беспокоят возможные задержки в рассмотрении дел, займитесь организацией переезда и перевозки документов уже сегодня.
Вместе с королевским двором в Сен-Жермен перебрались мертвенные холод и печаль. Король скорбел. В эти дни он чувствовал себя особенно одиноким. А потому он ни за что не желал отпускать от себя самых дорогих ему людей.
Он приблизил к себе Луизу де Лавальер. Заставил ее выстаивать мессу рядом с королевой. Слышал, как шептались за спиной придворные. Супил брови. И не позволял Луизе ни на шаг отступить от ее королевского величества. Будто доказывал кому-то: "Это — две мои женщины. Одну я уважаю и ценю, другую — люблю. И не вам меня осуждать!"
Не отпускал от себя Мориньера и Филиппа. Призывал их по вечерам, когда приходила пора укладываться спать. Говорил с ними. Звал их с собой на прогулки. Бродя по аллеям сада, доведенным Ленотром до совершенства, иногда обращался к ним с вопросами — пустыми, несущественными. Больше молчал. С ними ему молчалось легко.
Зато, ревнуя к памяти матери, в это же самое время отдалил от себя своего брата — Филиппа. При жизни матушки он с трудом, но терпел то предпочтение, которое королева-мать оказывала своему младшему сыну, герцогу Орлеанскому. Уговаривал себя тем, что тот — слаб и женственен. И кому, как не Филиппу, служить больной женщине утешением.