Хола глазам своим не верила, как переменился человек. «А ведь даже денег не брал!» – повторила она раза четыре. Ей это казалось абсолютно противоестественным.
– Что ты с ним сделал? – спросила Ильга у Алексея.
– С людьми, понимаешь, надо по-людски. Тогда они повернутся к тебе не служебной стороной, а человеческой! – объяснил оруженосец Бэтлы.
Общими усилиями байдарки кое-как растолкали по всему вагону, забрасывая их между третьими полками, чтобы проще потом было доставать.
– Считайте места! Каждый должен помнить, сколько у него мест! – с воодушевлением распоряжалась Гелата. – У нас вот два места (пауза)! Хотя нет, все-таки три (длинная пауза)! Ну самое большее, четыре… Если же и моего оболтуса посчитать, то пять.
Ильга с ужасом пробиралась по проходу, наступала на чемоданы и младенцев, пугалась падавших на нее матрацев и всем без разбору сообщала:
– Первый раз в жизни еду в плацкарте! Вы не подскажете: здесь всегда так ужасно?
– Ей кажется, что все сейчас скончаются от удивления! – шепнула Ламина Хааре.
Вокзальный динамик что-то прохрипел. Заиграла простуженная музыка, заглушаемая шумом дождя. По вагонам прошла последовательная дрожь. Поезд до Сергача дернулся. Проехал метров десять и остановился.
– Кто-то дернул стоп-кран! Пойду разберусь! – вызвалась Таамаг.
– Сиди! Без тебя разберутся! – заявила Радулга.
– Ты с кем разговариваешь? А! Со своим мордоворотом так будешь разговаривать!
– ДЕВОЧКИ! Вы идете в поход, чтобы радоваться или зачем? – строго сказала Фулона.
– Я почему-то думала: заламывать дриаду! – удивилась Радулга.
– А что, радоваться и заламывать дриаду одновременно нельзя?
Таамаг и Радулга озадаченно замолчали. Как видно, такая мысль не приходила им в голову.
Что-то заскрежетало. Поезд собрался с силами, стряхнул с себя остатки вокзальной лени, и дождливая Москва начала постепенно отползать.
Быстро смеркалось. Когда они выехали из Москвы, было уже совсем темно. Бэтла забралась коленями на столик и высунула в окно голову. Дождь здесь то ли вообще не шел, то ли успел уже закончиться. Звезд на небе было горсти две-три, и те перемежались скомканными медицинскими ватками туч, напомнившими Бэтле о прививках и сдаче анализов крови. Валькирия сонного копья поежилась. Детство у нее, как у страдающей астмой, прошло, можно сказать, в стенах поликлиники. До сих пор она вздрагивала, когда натыкалась на типичное блочное здание медицинского учреждения с цветами на окнах и кучей детских колясок у входа – здание, пахнущее стерильностью и корешками детских карт.
Поезд болтало. Бэтла повернула голову. Ползущий состав был виден весь, до первого вагона, и представлялся длинной, тускло светящейся змеей. Железнодорожно пахло пропиткой шпал. «Тыдык-тыдык!» – говорили колеса. Делали паузу и снова: «Тыдык-тыдык!»