— Только нужно ехать немедленно, — прибавил комендант, — сию минуту я отправляю к корпусному коменданту почту с конвоем; при этой оказии могу отправить и вас. Как хотите, подумайте…
Сказав это, корпусный комендант вышел из палатки и снова послышался его громкий голос, распекавший казаков, которые должны были везти почту и что-то замешкались.
Я не решился воспользоваться предложением коменданта: моя лошадь сделала уже порядочный переход в этот день, а до отряда генерала Геймана было не менее 50 верст. Выйдя вслед за г-ном Арцишевским, я поблагодарил его за внимание и заикнулся насчет палатки.
— У вас своей нет?
— Нет… Я совершенно налегке; мне сказали как можно менее вещей иметь…
Г-н Арцышевский несколько поморщился, но, тем не менее, обещал дать палатку. Мне показалось, что я сразу потерял на несколько процентов в глазах коменданта. Роль просителя вообще играть тяжело. Корреспонденции с театра войны явление у нас совершенно новое; оно только в первый раз создавалось. Я полагал, что военные корреспонденты имеют одинаково важное значение как в интересах общества, так и в интересах армии, которая неразрывными узами связана с этим обществом. Подчиняя корреспондентов известным, довольно строгим условиям, возлагая на них большую ответственность, военное начальство, думал я, будет оказывать нам, по крайней мере, тот minimum внимания, если не попечения, на который вправе рассчитывать не только офицер или солдат, но каждый подводчик, маркитант или другое лицо, тем или другим путем связанное с армией или вынужденное искать в ней приюта и покровительства. Если, рассчитывал я, всякий консул уважающей себя страны обязан оказывать всевозможное содействие пребывающим за границей подданным того государства, которое он представляет, то тем более это содействие обязательно для начальства армии, находящейся на неприятельской территории и, особенно, в войне с таким неприятелем, как турки, где за пределами лагерной линии представляется уже довольно вероятный риск быть ограбленным или убитым. Тут вы, волей-неволей, связаны с армией. Вы не можете отыскать себе пристанища за пределами лагеря; будь у вас полные карманы золота, вы можете умереть от голода, если военное начальство не захочет придти вам на помощь; ваша лошадь будет без пищи и присмотра, если вам не окажут содействия; вы останетесь даже без крова, представляемого полотном палатки, если это входит в «виды и соображения» того начальства, во власти которого вы всецело очутились. Получив позволение быть в действующем отряде, я полагал, что тем самым разрешаются и все те сомнения, которые могли бы возникнуть относительно условий моего пребывания в лагере. Это все равно, представлялось мне, если б получить разрешение быть на военном корабле, отправляющемся в заграничное плавание; из этого разрешения для меня вытекала бы обязанность подчиняться во всем распоряжениям капитана корабля и морской дисциплине; но, взамен того, и капитан обязан был бы оказывать мне то внимание и попечение, которое возлагается на него по отношению ко всему населению корабля, без изъятия; в противном случае неминуемо очутиться в самом плачевном, беспомощном положении. Вопрос о палатке разрешался очень просто: если она имелась в запасе, то отчего же ее не дать; если не было, то на нет и суда нет. Палатки имелись, но мне сразу дали понять, что отпускается она в виде снисхождения, меня сразу поставили в роль просителя, точно палатка составляла собственность не казны, а г-на Арцышевского, и военный корреспондент был менее вправе ей пользоваться, нежели денщик, чистивший сапоги и ставивший самовары тому же г-ну Арцышевскому. Это был первый намек на то положение, которое создано было в нашем штабе для корреспондентов.