Внимание всего зала было теперь приковано к этой двери — казалось, оттуда действительно должна была выйти сама Смерть. Анна тоже напряглась, стремясь понять, представить, что там, за этой страшной дверью. Неужели есть что-то страшнее того дракона, который несколько минут назад грозил поглотить их? В воцарившейся тишине ей показалось, что она слышит звуки приближающихся шагов. Шаги прекратились, и все напряжённо замерли, затаили дыхание.
Дверь распахнулась, и из неё в подземный храм хлынули такие потоки света, что Анна невольно зажмурилась. Когда же она открыла глаза, то не могла поверить увиденному: прямо перед ними, всего в нескольких метрах, стояла удивительной красоты женщина, которая, как и прочие жрицы, была облачена в полупрозрачную тунику, через которую просвечивали драгоценные украшения, прикрывающие её интимные места. На её прекрасной головке к плотно уложенным чёрным волосам была прикреплена небольшая диадема — венец из золота и бриллиантов. Ноги жрицы были обуты в золотые туфли. Глаза её блестели странным блеском. Высоковольтные волны чувственности расходились от её чистой, красивой кожи. Инстинктивно Анна прониклась чувством восхищения, почти преклонения перед красотой этой женщины. Те же самые чувства, по всей видимости, испытывал сейчас и Адриан.
Жрицы снова запели на непонятном языке, и их пение сопровождалось будоражащей нервы музыкой, льющейся из невидимых динамиков.
— Великая Мать Богиня! — раздался громкий голос Мастера. — Прими от нас жертву. Жизнь и смерть — неразрывны. Если есть жизнь, значит, должна быть и смерть. Богиня Небес, великая вселенская Женщина! Ты дала нам жизнь, и жизнь мы приносим тебе в жертву. Ты сильна над жизнью и смертью, бытием и забвением. В твоих руках ключи ада и рая, жизни и смерти.
— Мне кажется, — тихо сказал Адриан, — это и есть перевод таинственной песни.
— А жертва — это мы? — прошептала Анна.
Коронованная жрица задвигалась в танце, который рассказывал древнюю историю. Если бы Анна не была так взволнованна, она могла бы многое в этом танце прочитать — целую сагу, которая Адриану была понятна. Песня и танец восхваляли Семирамиду — богиню ночи, Луну, Венеру — и повествовали о её прежней, земной жизни.
Танцевали тонкие руки жрицы, её стройные сильные ноги, её кисти и пальцы, живот и ягодицы, голова и шея — танцевала, казалось, каждая клеточка её совершенного тела. «Это, должно быть, тот самый древний танец, который танцевала перед Иродом дочь Иродиады», — думал Адриан, зачарованно глядя на жрицу. Он знал о ней, читал, догадывался, что она есть — самая красивая, самая чарующая женщина на земле и под землёй. Поклонники древнего культа полагали, что Семирамида постоянно реинкарнируется, как Будда, в самых красивых девушек. Если бы в разгар его депрессии Адриану предложили увидеть жрицу и её танец с тем, чтобы потом умереть, он бы с радостью согласился. Но сейчас он не хотел умирать.