― Хорошее восхождение, ― продолжает Яник, ― комбинированное сперва, затем скальное, приятный маршрут по гребням. Я невольно привскакиваю.
― Для тебя это просто хорошее восхождение?
― Великолепное восхождение!
― Ты не отдаешь себе отчета, что это наверняка одно из крупнейших достижений в Гималаях!
― Э-э... это должно быть самое лучшее, самоё трудное в мире восхождение.
― Ну, в этом не может быть сомнений. Я в этом уверен, и я знаю, о чем говорю! Несокрушимый Яник!
Я обращаю внимание моих трех друзей на то, что у них на лице написано, какую гигантскую работу они провели.
― Вершина все же вас пометила. Намного сильнее, чем за последние дни.
― Пожалуй,-соглашается Сеньёр,-мы здорово устали.
― Ай-ай-ай! Мсье Сеньёр (не могу отказать себе в удовольствии подразнить его). Мсье Сеньёр признает, что он устал. Впервые слышу такие слова за все время экспедиции!
Мы говорим о снаряжении, которое решили бросить, о палатках, о веревках, считаем и пересчитываем длину навешенных перил. Пять тысяч, шесть тысяч метров?
― Когда спускаешься сверху, ― говорит Мелле,-этим веревкам конца нет. Спускаешься, спускаешься, спускаешься, километры! После всех расчетов точно 5890 метров.
Счет ведется также обморожениям и травмам. Жан-Поль Пари, разувшись, меланхоличным взором любуется своими больными ногами.
― Ты чувствуешь большой палец?
― Чувствую, колет.
― Значит, живой. Но лучше Нам не задерживаться. С такими ногами вы еще завтра идти сможете, а дальше, поверьте... Поэтому возможно быстрее в Базовый лагерь! Вы сможете вволю отдохнуть, а у нас будет время подумать и принять решение. Пора отсюда уходить.
Таким образом, завтра, 25 мая, мы покинем этот лагерь II, где мы пережили так много напряженных, драматических, тревожных, радостных часов, и направимся в Базовый лагерь. Первый этап возвращения.
Погода по-прежнему хорошая. Всюду солнце: на окружающих вершинах, на Ребре, вокруг нас, в нас. Мы спускаемся в Базовый лагерь медленно, не торопясь, потому что ноги Жан-Поля Пари причиняют ему тяжелые страдания. Потому что нам нравится такое расслабление, тотальное, моральное и физическое (даже боль в боку, которая так сильно меня мучила наверху, на гребне Близнецов, как будто утихает). Потому что мы счастливы и не хотим (более или менее сознательно) укорачивать эти драгоценные часы. Не то же ли невысказанное желание побуждает меня идти последним?
У языка ледника, на песчаном пляже перед палатками, нас ожидают: Берардини, конечно, с кинокамерой в руках, Крейзер и команда телевидения, Клеман, Янссен, Матюрен. Для них это великий день, конец длительного и трудного ожидания, которое с такой же вероятностью могло бы окончиться впустую. На их лицах также написана радость. И начинается немедленно церемониал интервью: вопросы, ответы, магнитофон, камеры... О! Мы весьма корректны, почти чопорны. Вся Франция нас увидит и услышит. А нам так бы хотелось дать волю разрядке, кричать, вопить от радости. Наконец вопросы окончены, запись ответов тщательно уложена в коробку для далеких слушателей, сняты последние портреты бородатых победителей, и мы можем отдаться эйфории. Пробки летят в потолок, и еще, и еще пробки... «За твое здоровье, старик!.. За будущую!.. (уже планы)... Смотри, Робер, трава, зеленая трава!» Да, тут и там проглядывают травинки; птицы, много птиц летают вокруг лагеря; трава и птицы весны. Как будто природа, присоединяясь к нашей радости, дарит нам образы возрождения, нам, которые в течение долгих недель знали лишь снег, лед и голые камни. А затем мы пировали на банкете; в меню фигурировало свежее мясо, принесенное первыми носильщиками из Седоа; в приюте-кухне праздновали шерпы, и арака лилась рекой. Мы курили сигары, мы пили еще и говорили, говорили, говорили, так как алкоголь развязывает языки, а затем, так как он же со временем их и связывает, тонус понемногу снижался, глаза начали моргать. Мы разошлись и стали спать. Как сурки.