Он все шел и шел, пот катился по его лицу, он не останавливался, чтобы обтереть его. Вчера тоже он вот так без конца ходил, но сегодня у него была определенная цель.
Он добрался до набережных, пошел вдоль Сены и, дойдя до Аустерлицкого моста, остановился против нового здания, в котором находилось то, что прежде именовалось моргом, а теперь было Институтом судебной медицины.
С фасада здание можно было принять за крупное коммерческое предприятие или же высшее учебное заведение. Какой-то грузовик непривычной модели стоял у входа. Никто из здания не выходил и туда не входил. За телом Жанны еще не могли приехать, должно быть, привезли кого-то.
А что, если попросить, позволят ему войти туда, хотя бы побыть в коридоре? Он поколебался. Нет, лучше не надо. Начали падать крупные капли дождя, они отскакивали от поверхности Сены, стучали по мостовой. Прохожие бегом бросились искать, куда спрятаться от дождя. В несколько минут тротуары стали блестящими, из-под колес машин во все стороны летели брызги.
Он стоял и улыбался. Это была безрадостная улыбка, та самая, которую хорошо знала Жанна и которая всегда вызывала у нее недоумение.
— Чему ты улыбаешься?
— Ничему, — отвечал он.
— Словно насмехаешься.
— Никогда я над тобой не насмехался.
— Над кем же тогда?
— Ни над кем.
Ему захотелось снять шляпу, чтобы дождь мог свободно струиться по его волосам, пока он вглядывался в окна этого огромного здания — так делают родители в начале учебного года, пытаясь угадать, где, за каким окном находится класс, где учится их дитя…
Жанна была здесь, за этими стенами, уже недолго оставалось ей до того путешествия, которое она проделала лишь один-единственный раз и которое теперь ей предстоит проделать в обратном направлении.
— Бернар, ты счастлив?
Всегда она задавала ему этот вопрос в ответ на его странную улыбку.
— Почему ты не отвечаешь?
— Потому что не знаю, что отвечать.
— Значит, несчастлив?
— Я не несчастен.
Она настаивала:
— Но и не счастлив?
Он молчал.
— Из-за меня, да?
— Нет.
— Ты в этом уверен?
— Уверен.
— И не жалеешь?
— Нет.
В такие дни, немного позже, он слышал сморкание в соседней комнате. Она старалась плакать беззвучно.
Оба они проявили много терпения друг к другу. Их совместная жизнь потребовала от них огромного усилия, вернее, множество маленьких, чуть ли не ежедневных усилий.
Должно быть, полицейский в мокром дождевике, регулировавший движение, недоумевал — что он делает здесь, этот большой, неуклюжий человек, неподвижно стоявший на краю тротуара под дождем. Откуда было ему знать, что это последнее их свидание. Через стену. Другого им не позволили. Впрочем, если бы и было другое, какой бы в нем был смысл?