— Бабуль, что с тобой, ты заболела?
— Я здоровая, — ответила она мне спокойно, но в лицо мне не посмотрела.
— Ну да, я вижу, какая ты здоровая. И давно ты болеешь? Что ж мне не сказала? А я-то, дура, и не вижу ничего. Антон Макарычу сказать надо, он тебе таблеток каких-нибудь пропишет, — заметалась я по избе, собираясь бежать к фельдшеру.
Бабка словно бы вернулась из своего далека, улыбнулась мне, как ножом по сердцу полоснула.
— Что ты, куда ты, детка? Нет его, Антона нашего, в отпуске он, к сыну в Ярославль уехал. Да и не больна я вовсе, говорю же тебе.
Я напоила ее чаем, закутала в теплый платок, она благодарно принимала мои заботы, и мне показалось, что щеки ее немного порозовели. Два дня я пристально наблюдала за бабкой, она была такой непривычно тихой, не насмешничала ни над кем, а вот по хозяйству возилась все так же проворно, все успевали ее ловкие руки, и от моей помощи, с которой я то и дело к ней совалась, решительно отказывалась. Я успокоилась, а она еще через два дня слегла. В пятницу я встала раньше, чем она, небывалый просто случай.
— Бабуль! Ты чего, проспала, что ли? И меня не разбудила.
— Проспала, детка. Что-то все спится мне сегодня, к метели, должно быть.
Я не обеспокоилась, зимой и вправду все время хочется спать, беда просто. Мне надо было бежать на работу, я напоила ее горячим сладким чаем и улетела. Когда же вернулась с работы в полной уверенности, что она выспалась и снует по дому, как всегда, то увидела ее все так же лежащей. Завтрак, что я оставила ей уходя, был даже не тронут. Градусник, который я немедленно, с перепугу ей сунула, показал почти нормальную температуру, чуть ниже обычной. Я боялась повышенной и на эту внимания не обратила. Бабка твердила, что ничего у нее не болит, и от всех лекарств наотрез отказывалась, хоть я и пыталась подсунуть ей то одно, то другое. Когда же она и в субботу не встала, то я не нашла ничего лучшего, как заплакать. Мои слезы, из-за которых она всегда так беспокоилась, на этот раз ее не взволновали. Посмотрев на меня светло и спокойно, бабка сказала:
— Не стоит плакать, детка, никто не может жить вечно.
От этих слов я зарыдала еще горше.
— Ты же еще не старая, баб, ты не должна умирать! Это… это просто нечестно.
— Ну что ты, что ты? Успокойся, не кричи, я посплю немного. — И она вроде задремала.
Я отошла на цыпочках, но, когда через час заглянула проведать ее, она вовсе не спала, лежала тихо и смотрела перед собой. От ее блестящего, немигающего взгляда, которым она так пристально рассматривала что-то в неведомом мне далеке, на душе у меня стало тяжко. Я подошла, тронула ее за руку: