Мама часто болела, так что я в детстве видел ее мало. Мною обычно занималась какая нибудь молоденькая нянька, их выписывали из Ирландии, а мамочка тем временем либо находилась в депрессии, либо блистала в свете, либо пилила отца. Мой теперешний дом в Ирландии принадлежал ее прапрадеду, и думаю, она была бы счастлива, что он возвращен в нашу собственность. Вот почему этот дом так много значит для меня.
Отца я очень разочаровал тем, что не захотел пойти по его стопам, но медицина — это не для меня. Что до отца, то он прекрасно зарабатывал и всегда обеспечивал мать, хотя ей все было мало. Титула у него не было, да и Нью-Йорк она не выносила. Уж не знаю, были ли они вообще когда то счастливы, — на эту тему у нас в семье распространяться было не принято. Никогда не видел их ссорящимися, помню только извечный холод в нашей квартире на Парк-авеню, которую мама терпеть не могла, потому что, видите ли, это не Ирландия, хотя квартира у нас была красивая, с массой антикварных вещей. Просто она не чувствовала себя счастливой. И теперь, живя в Ирландии, я могу ее понять. Ирландцы — особая порода, они обожают свою страну, свои горы, свои дома, свою историю и даже свои пабы. Не думаю, что есть такой ирландец, который был бы счастлив на чужбине. Их всегда тянет на родину, и это, наверное, в крови, ведь даже я, едва ступив в жилище предков, моментально почувствовал себя дома. Как будто этот дом ждал меня всю мою жизнь. Я это понял в ту минуту, как увидел его.
Мои родители, как и твои, умерли рано, я говорил тебе, они погибли вместе в аварии. Но думаю, если бы мама осталась жива, она бы непременно вернулась в Ирландию. Всю их совместную жизнь в Нью-Йорке она ждала, когда это свершится. Думаю, отца она по своему любила, но ее тянуло домой. Вот я осуществил ее мечту. — Он горько улыбнулся. — Я очень надеюсь, Хоуп, что ты увидишь мой дом. Это самое прекрасное место на земле! Можно часами бродить по горам, по цветущим лугам и не встретить ни одной живой души. Ирландцы — особая порода людей, в них странное соединение душевности, некоторой замкнутости и неожиданного буйства, проявляющегося в пабах. Наверное, и у меня это в крови, порой мне просто необходимо побыть одному, а в другое время мне нравится общество, шумная компания и развлечения. В Ирландии я либо сижу безвылазно за письменным столом, либо отвожу душу в ближайшем пабе.
– Неплохой образ жизни, — заметила Хоуп, расположившись рядом с Финном на диване. Дрова в камине медленно догорали. Хоуп и не помнила, когда ей было так хорошо, у нее было такое чувство, что они с Финном знают друг друга целую вечность. Ей нравились рассказы Финна о его детстве, о родителях, хотя временами она слышала в них отголоски детских обид. Мать Финна, судя по всему, не нашла своего счастья, отец все свое время отдавал пациентам, и ни у матери, ни у отца не находилось минуты на сына. По словам Финна, именно поэтому он с детства погрузился в чтение, читал запоем и очень рано начал писать сам. Чтение, а потом и сочинительство стали для него формой бегства от одиночества, несмотря на весьма комфортабельную жизнь на Парк-авеню. Хоуп со своими родителями в Нью-Гэмпшире и на Кейп-Коде вела намного более счастливую жизнь.