Кроме того, она была намного ниже ростом (примерно метр шестьдесят пять) и значительно тяжелее, чем принято думать. Правда, ее проблемы с весом могли быть кажущимися; видно, бездарная продавщица отдела женской одежды поленилась подобрать ей одежку посвободнее.
Поняв, что за спиной находятся непрошеные гости, фигура медленно повернулась к нам и оказалась не Смертью — повелительницей могильных червей, а всего-навсего отцом Томом Элиотом, настоятелем католической церкви Святой Бернадетты. Этим и объяснялось отсутствие капюшона: саван был сутаной.
Поскольку мой мозг был настроен на поэтическую волну, я вспомнил, как описывал Смерть Роберт Браунинг: «бледный жрец немых людей». Это описание очень подходило к данному случаю — даже в свете нарисованного африканского солнца лицо отца Тома оставалось бледным и круглым, как просфора, которую кладут на язык во время причащения.
— Я не смог убедить этих несчастных предоставить их смертную судьбу воле господа, — сказал отец Том. Его голос был хриплым, глаза — красными от слез. Священника ничуть не удивило наше внезапное вторжение; казалось, он знал, что кто-то застанет его за этим запретным занятием. — Самовольный уход из жизни — это страшный грех, отрицание бога. Не в силах терпеть земные страдания, они предпочли вечное проклятие. Да, я боюсь того, что они сделали. Я мог только одно: успокоить их. Мой совет был отвергнут, хотя я пытался. Я пытался. Не мог дать им ничего другого. Успокоить. Вы понимаете?
— Да, мы понимаем, — сказала Саша с опасливым участием.
В прежние времена, до наступления конца света, отец Том был полным энтузиазма, искренне преданным заботе о пастве служителем церкви. Выразительное круглое лицо, веселые глаза и заразительная улыбка делали его прирожденным комиком, но в тяжелые минуты он становился для других источником силы. Я не принадлежал к этой церкви, но знал, что прихожане обожали его.
Однако те времена прошли, и дела самого отца Тома тоже пошли под гору. Его сестра Лора была коллегой и подругой моей матери. Том очень любил ее, но не видел уже больше года. Были основания думать, что перерождение Лоры зашло слишком далеко, что она радикально изменилась и содержится в Дыре, где ее усиленно изучают.
— Четверо из них были католиками, — пробормотал он. — Овцами моего стада. Их души были в моих руках. Другие — лютеране и методисты. Один иудаист. Двое были атеистами… до недавнего времени. Я должен был спасти их души. А я их потерял. — Он говорил быстро, нервно, словно слышал тиканье часового механизма готовой взорваться бомбы и спешил исповедаться перед смертью. — Двое из них, сбившаяся с пути молодая пара, исповедовали мозаичные верования дюжины племен американских индейцев, искаженные до такой степени, что их не узнал бы ни один индеец. Эти двое верили в дикую чушь, поклонялись буйволу, речным духам, духам земли и початкам кукурузы. Думал ли я, что доживу до того времени, когда люди начнут почитать буйвола и кукурузу? Я растерялся. Вы понимаете? Понимаете?