Когда Саша и Доги поняли, что я, черт побери, никуда не поеду без Бобби Хэллоуэя, они помогли мне втянуть его в кабину.
Грохот, завывание башни, треск, щелчки и хлопки, казалось говорившие о неминуемом скором взрыве, внезапно прекратились, дробь кусочков бетона смолкла, но я знал, что это ненадолго. Мы попали в «глаз бури» времени, в самый центр урагана. Приближалось худшее.
Как только Бобби оказался внутри, двери стали закрываться. Орсон успел заскочить к нам в последнюю секунду, и ему чуть не прищемило хвост.
— Что за чертовщина? — спросил Доги. — Я не нажимал на кнопку.
— Кто-то вызвал нас сверху, — сказала Саша.
Включился мотор, и кабина начала подниматься.
Я уже и так отчаялся и сошел с ума, но окончательно лишился рассудка, когда понял, что мои руки мокры от крови Бобби. С горя мне пришло в голову, будто я могу сделать то, что изменит все на свете. Прошлое и настоящее есть настоящее в будущем, а будущее вмещает в себя прошлое, как писал Т. С. Элиот; следовательно, время изменить нельзя и что будет, то и будет. То, что может случиться, является иллюзией, потому что единственная вещь, которая может случиться, случается, и мы ничего не можем с этим поделать, потому что обречены на это судьбой и оттраханы роком, хотя мистер Элиот излагал это иными словами. С другой стороны, Винни-Пух, куда менее глубокий мыслитель, чем мистер Элиот, верил в возможность всего на свете, потому что он был единственным плюшевым медведем на свете с головой, «полной ничего»; могло быть и так, что мистер Пух фактически являлся мастером дзен, знающим о смысле жизни не меньше мистера Элиота. Лифт поднимался — мы были на этаже Б-5, — и Бобби лежал на полу мертвый, а мои руки были мокрыми от его крови, и тем не менее в моем сердце жила надежда, которой я не понимал, но когда я попытался понять, почему она жива, то сообразил, что ответ заключается в необходимости соединить прозрения мистера Элиота с прозрениями мистера Пуха. Когда мы достигли этажа Б-4, я опустил взгляд на Орсона, которого считал мертвым, но который был снова жив, воскрешенный так же, как воскресла фея Динь-Динь, выпившая чашку с ядом, чтобы спасти Питера Пэна от дьявольских козней убийцы Крюка. Я был по ту сторону безумия, охваченный припадком лунатизма, больной от ужаса, от отчаяния и отсутствия надежды, и не мог не думать о милой Динь-Динь, спасенной неистовой верой всех детей-мечтателей в мире, хлопающих маленькими ладошками в знак того, что они верят в волшебные сказки. Должно быть, подсознательно я знал, что делаю, но когда я вынимал «узи» из рук Доги, я понятия не имел, как собираюсь поступить с этой штукой. Судя по выражению лица принца вальсов, я выглядел еще более безумным, чем был на самом деле.