Однако насколько возможности для этого имеются уже сегодня, в новых формах свободного дальнейшего развития, просматривается не столь уж легко и в любом случае не входит более в круг данного сочинения.
Другая граница экзистенциальной философии становится наиболее отчетлива с этической стороны. В противоположность релятивизму исторического сознания развивается этика безусловной вовлеченности. При этом для нее достигается не нарушаемый никакой содержательной неуверенностью абсолют. Впрочем, подобное высказывание возможно только в качестве некой лишь оттеняющей обязательность традиции крайности, поскольку, взятая в аспекте продолжительности, такая вовлеченность может оставаться подлинной и ответственной лишь в том случае, если она подпитывается определенной содержательной верой. Если бы последняя отсутствовала, а в действующем жило сознание относительности, экзистенциальная позиция выродилась бы до пустого авантюризма, стремящегося к опасности и борьбе исключительно ради радости игровых ощущений, оставаясь сама при этом равнодушной. Экзистенциальная философия и впрямь стоит на краю такой бездны. Эту границу перешагнул уже приводившийся как-то для сравнения "Дон Кихот" Унамуно, подобное же вырождение, по крайней мере при некритическом приятии, угрожающе проглядывает повсюду, - как в новом развитии французского экзистенциализма, например в "абсурдных героях" Камю[62], так и в упомянутых формах приближающейся во многом к экзистенциальной философии литературы героико-авантюристической жизни (Сент-Экзюпери, Юнгер и т. д.). Радость опасности и безудержность вовлеченности могут, в свою очередь, привести к новой форме рафинированного самонаслаждения[63]. От этой опасности оберегает лишь самозабвенная отдача делу, и это опять-таки оказывается возможным лишь на основе определенной содержательной веры.
Таким образом, та граница, относительно которой экзистенциальная философия должна вытесняться за свои собственные пределы, состоит в переходе от отчаяния к новой вере. И если в кризисные времена крайнего отчаяния последним прибежищем мог бы оказаться возврат к чистому существованию, то построение нового человеческого бытия удается все же лишь на основе силы вновь обретенной веры. Вокруг этого движения веры и отчаяния по сути дела уже кружила вся мысль Кьеркегора, и лишь последующее развитие выделило из первоначально двойственного отношения "чистую" экзистенциальную философию.
Одновременно становится очевидной та главная причина, почему подобная "чистая" экзистенциальная философия неизбежно должна вытесняться за свои собственные пределы к новому верорасположению (die Glaubigkeit). Без последнего экзистенциальная решимость была бы низведена до пустого авантюризма, а безусловная вовлеченность в любое мгновение оказывалась бы лишенной временной устойчивости и надежности (die Treue).