Майкл рассмеялся:
— Не беспокойся, книг по агрономии я писать не собираюсь.
— Но ты понимаешь, о чем я? — настаивала Мона. — Меня Стенли Гантер послушал — а на своего собрата-клирика, быть может, и внимания бы не обратил.
— Да, понимаю, о чем ты, — ответил Майкл. — И все же в этой роли ты мне очень нравишься.
Мона улыбнулась:
— Приятно знать, что ты хотя бы изредка меня одобряешь!
— И даже не изредка, — ответил Майкл. — Мона, помнишь, что я сказал тебе утром?
— Да.
— Так что же, может, нам пожениться? Тебе не кажется, что вместе мы будем счастливее, чем порознь?
Он не смотрел на нее — глаза его были устремлены на дорогу. Они поднимались на холм, на вершине которого стоял Коббл-Парк, и в этот миг Мона вдруг ясно поняла: никогда до сих пор она так ясно не осознавала, чего хочет.
Она хочет ответить Майклу «да». Хочет стать его женой. Хочет идти по жизни рука об руку с ним, зная, что он всегда будет рядом, всегда охранит ее и защитит.
«Наверное, это любовь», — думала она и понимала, что такой любви никогда еще не испытывала.
В ней не было восторгов и экстазов, но было тепло, согревающее душу и сердце ровным, добрым огнем.
Теперь она понимала: рядом с Майклом она узнает лучшее, что есть в жизни.
В союзе с ним она расцветет, обретет уверенность и силу, рука об руку с ним сможет противостоять всем проблемам и заботам повседневной жизни.
Никогда прежде она не знала и не желала этого — защиты от тревог. Мона мечтала о жизни, полной приключений, и не сомневалась, что приключения дадут ей все, чего можно желать; она знала жизнь, полную страстей и треволнений, но никогда не испытывала того душевного мира, что неразрывен с истинным счастьем.
А истинное счастье для человека заключено не в головокружительных восторгах, не в блеске успеха или пламени страсти, а в том, чтобы делить «заботы дневные» с теми, кого любишь.
Теперь Мона понимала: с Лайонелом она никогда не делила жизнь. Они страстно любили друг друга; она играла свою роль в его жизни, готова была отдавать ему и больше, но он этого не требовал.
Для него она была чем-то вроде драгоценной и редкостной вещицы, но не частью его самого; истинного единения между ними не было.
Они почти ничего не делали вдвоем. Не работали вместе в саду, не решали, в какой цвет выкрасить стены, не поднимались наверх посмотреть, как спят в колыбельках их дети.
«Я любила Лайонела, — думала Мона, — но то, что я чувствую сейчас, это, быть может, большая, более чистая, более настоящая любовь».
Майкл ждал ответа. Автомобиль поднялся на холм, свернул к воротам Парка, и тут Мона вспомнила Чар… Чар и Лайонел… Боже, как она может думать о будущем с Майклом — да и с кем бы то ни было?