Как чудесно провели они ту ночь! Сколько ей было тогда? Девятнадцать? Нет, уже двадцать. Пять лет назад! А кажется, будто прошла целая жизнь. И это безумное, головокружительное счастье осталось где-то в иной вселенной…
Мона вдруг сообразила, что по-прежнему стоит, невидящим взглядом уставившись на свое отражение в зеркале. Брошь исчезла, но общий вид не слишком изменился. Покрой платья, боа из чернобурки, изящно уложенные золотисто-рыжие локоны — все выдавало в ней «девушку из высшего общества», все кричало об элегантности и богатстве. Да, в Литтл-Коббле все это будет не слишком уместно.
А впрочем, какая разница? Мона скорчила своему отражению презрительную гримаску, но все же отколола от меха на плече букетик орхидей. Пурпурных орхидей — хрупких, экзотических и романтичных.
Интересно, скоро ли ей в следующий раз подарят орхидеи — если подарят вообще? Тот человек был очень мил — послал за ними аж в Лиссабон.
— На счастье, — проговорил он, прощаясь с ней.
Она протянула ему руку для поцелуя, а потом позволила поцеловать и в щеку. Не все ли равно? Весь этот месяц, пока она ждала места на самолете, чтобы улететь домой, он был добр к ней — а больше она никогда его не увидит.
Кто-то однажды сказал ей: «Вы созданы для орхидей». Кто — Мона давно забыла, но хорошо помнила, каким тоном это было сказано. Быть может, этот безымянный кто-то прав. Орхидеи — цветы без запаха… красивые и бесполезные.
«Как я, — думала Мона. — Живое украшение… без души».
И тут же рассмеялась над патетичностью этой мысли.
«Кажется, я начинаю занудствовать и жалеть себя. Этого еще не хватало!»
Она выглянула в окно. «Через несколько минут будем на месте».
Поезд мчался по памятным ей местам. Хмурые, унылые равнины, и с погодой на небесах как будто нарочно подгадали: серый денек, туман на горизонте, мокрые поля, земля, раскисшая от прошедших дождей.
«Типичная английская погода, — сказала себе Мона. — Пора бы и привыкнуть».
Страшно подумать, сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз ощущала на себе промозглую сырость английской зимы. Кажется, четыре года — или пять? Мона не помнила, когда была дома в последний раз; впрочем, мать непременно ей напомнит.
При мысли о матери Мона нетерпеливо тряхнула головой. Вот она, истинная причина ее уныния. Милая мамочка — с каким же нетерпением она ждет! Небось и упитанного тельца заколола, чтобы как следует встретить блудную дочь!
«И что я ей скажу? — спрашивала себя Мона. — Мама, согрешила я перед небом и перед тобою?»
Строго говоря, так оно и есть. Но зачем же говорить правду? Нет, Мона уже все продумала — она скажет, что решила помочь своей стране.