— Ну как? — спросила она, остановившись на нижней ступеньке. — Нравится? Или ты предпочел бы увидеть скромницу в сером?
— Ну, на это ты никогда не пойдешь! — парировал он. — Однако, прежде чем начнем ругаться, позволь повторить то, что я сегодня уже говорил: выглядишь ты намного лучше, чем раньше.
— Начнем ругаться? — повторила Мона, вздернув бровь. — С чего это вдруг?
— Заметил воинственный огонек в твоих глазах — и решил сразу предупредить такое развитие событий.
— И ошибся. Няня сделала мне внушение, так что сегодня я намерена вести себя прилично. Буду сидеть с тобой рядышком, вздыхать и лепетать: «Да, Майкл!», «Совершенно верно, Майкл!», «Как ты прав, Майкл!», «Майкл, ты такой умный!» Ну, как тебе понравится такая Мона?
— Очень понравится. Только не забудь сдержать свое обещание.
— Непременно. Вот увидишь, как у меня это получится!
Вместе с Майклом она вошла в гостиную. Доктор, его жена и генерал Физерстоун уже стояли у камина, а миссис Вейл разносила бокалы с хересом.
Мона сегодня в ударе, думал Майкл, глядя, как она, впорхнув в комнату, радостно приветствует Хаулеттов, подставляет седому генералу щечку для поцелуя и интересуется, хранил ли он ей верность, пока она странствовала в чужих краях.
За ужином Мона вела беседу и развлекала гостей. Ни на секунду она не терялась, не лезла за словом в карман; о чем бы ни заходила речь, говорила живо и остроумно, улыбаясь каждому и каждого вовлекая в беседу.
Миссис Вейл на другом конце стола смотрела на дочь с такой радостью и гордостью, что Майклу даже жаль ее стало, так явно было ее беспокойство о том, чтобы вечер прошел гладко и Мона всем понравилась.
Изумительно вкусный, хоть и довольно скудный ужин был окончен, и миссис Вейл повела дам в гостиную.
— Не слишком увлекайтесь картами, — предупредила она мужчин, — а вы, Майкл, следите, чтобы генерал, увлекшись своими рассказами, не забывал пасовать.
Выйдя из столовой, Мона взяла под руку Дороти Хаулетт.
— Как поживаешь? — спросила она.
До свадьбы Моны Дороти Хаулетт была, пожалуй, единственным близким ей человеком в деревне.
В молодости жена доктора была хорошенькой, хоть и довольно заурядной внешности, но со временем сделалась совсем бесцветной. Однако лицо у нее было простое, доброе, открытое, как у ребенка, — и весь Литтл-Коббл знал, что женщины добрее и приветливее Дот Хаулетт в округе не найти. Все говорили, что у нее золотое сердце.
Доброта и безотказность Дороти вошли в поговорку — и в результате ей часто приходилось выполнять не только свои, но и чужие обязанности. Она кормила и обстирывала мужа, занятого своими больными, растила четверых детей, а с начала войны на попечении у нее оказались еще и трое эвакуированных.