— Будьте счастливы! — видя, что это насторожило стариков, Асланбек постарался свести все к шутке: — Добрые и хорошие друзья мои, вспомнил я, как мой правнук — забывать я стал их имена; столько их бегает по двору, что иной раз увижу малыша, да и спрашиваю, кто такой, откуда взялся и чей! — так вот один из них попросил меня: «Деда, подари мне сто дней — я таким же большим стану, как ты». И подумал я: зря ты спешишь, малыш, у других дни хочешь подзанять. Зачем тебе чужие? Чужие дни — чужое богатство. А ты свои дни не теряй. Каждый из них тебя богаче делает. Сказал я ему, как это важно — самому свои дни прожить, а он не понимает, совсем маленький еще. Ничего, с мое поживет, поймет, что за каждый день драться надо. И дарить и брать взаймы их нельзя, потому что человек днями богат, и отпущены они ему судьбой, и не удлинить их и не укоротить, не продать и не купить. Этим богатством каждый распоряжается по-своему. Если дни несут человеку горе — пусть ищет причину в себе... Цените дни свои — вот моя заповедь внукам и правнукам!..
... Похоронили Асланбека на самом почетном месте кладбища. Несли гроб с его телом, а рядом еще один, на котором лежали черкеска и шапка Таймураза. Закапывали одно тело, а хоронили и оплакивали двоих. Так принято у осетин: если погиб человек так, что не найти, не отыскать его тело, не доставить его в родной аул, то похороны его состоятся в день смерти ближайшего родственника. И на могиле установили два плоских камня. Зарема причитала и по Таймуразу, и по Асланбеку, и вскоре выяснилось, что неспроста она так плакала по старцу...
Это случилось на третий день после похорон Асланбека, когда никто из Тотикоевых еще не покинул аула. Батырбек за ужином не проронил ни слова. Тарелки были опорожнены, кувшины с пивом тоже. Детвора уже расшумелась. Пора было подниматься из-за стола. Но старший медлил. Братья настороженно поглядывали на Батырбека, впервые занявшего место Асланбека во главе стола. Нахмурив брови, он надолго задумался, заставив посерьезнеть даже малышей. В застывшей тишине отчетливо было слышно, как за стеной на кухне их мать Фуза определяла, кому из женщин что делать утром по хозяйству. Потом и ее голос смолк — и на женскую половину проникло ощущение надвигающейся опасности.
Батырбек заговорил, и слова его глухо ударялись о низкий потолок и коршуном обрушивались оттуда на домочадцев:
— Я не хочу никого из вас неволить, братья, сыновья и племянники. Но жить по-прежнему не буду. Почему мы, Тотикоевы, вот так, все вместе, должны встречаться только изредка, когда горе на нас наскакивает? Почему с мая по сентябрь шестеро из нас бегают по горам за отарой, месяцами не заглядывают домой?