Оуэн улегся снова и еще несколько раз засыпал и просыпался; по правде говоря он и не спал, а только слегка дремал, и в этой полудреме смешались сон и явь. Ему казалось, что он видит откуда-то сверху черно-белый пароходик, прокладывающий себе путь среди безмолвия океана. От этого видения на него повеяло покоем. Впервые в жизни он плыл на таком маленьком непрезентабельном пароходике, где все пассажиры жили как бы одной семьей.
Часов в восемь за переборкой его непосредственные соседки — дамы Мансель, тетка и племянница — начали ссору. Слов он не различал, но явно слышал, что молодая особа повышала голос и бранила тетку.
Одна из них, должно быть, еще лежала в постели, другая, видимо, ходила по каюте. Она и вызвала стюарда, наверное, чтобы заказать завтрак.
Раздавались и другие звонки, по палубе ходили взад и вперед, но куда именно направлялись пассажиры, англичанин понять не мог. Поэтому он снова поднялся и пошел к двери.
Именно теперь он смог оценить все преимущества своего положения: только каюта номер один и служебное помещение мсье Фрера имели отдельные ванные комнаты. Остальные пассажиры первого класса были вынуждены по очереди совершать свой туалет в помещении возле каюты Альфреда Мужена, под лестницей. Мужчины фланировали в пижамах, с растрепанными волосами — смотрели по сторонам, курили, топчась в ожидании на палубе. Проходили и женщины в пеньюарах. Мадам Жюстен — смуглая и черноволосая пятидесятилетняя дама с маленькой головкой, узкоплечая и широкая в бедрах, была в восточном кимоно из желтого шелка с вышитым на спине солнцем невероятных размеров. Она, наверное, купила его в Колоне на базаре или у китайцев.
— Пожалуйста, пожалуйста… Я не спешу… Мне еще надо выгладить платье…
Каждая приводила себя в порядок, спрятав под косынкой бигуди.
В девять часов на носу палубы второго класса мужчины затеяли игру в пале[1].
Слышался голос мсье Лусто, торговца из Нумеа:
— Знаете, Жюстен, они сейчас ставят бассейн… Кажется, часам к одиннадцати можно будет окунуться.
Оуэн вызвал стюарда и заказал яичницу с беконом. Около часа он дотошно, как заправская кокетка, занимался своим туалетом. И к десяти часам, когда, собственно, случилось вышеупомянутое происшествие, Оуэн был безукоризнен — щеки так гладко выбриты, что кожа казалась нежной, как у женщины, волосы блестели, да и сам он, в белом полотняном костюме безупречного покроя, выглядел очень подтянуто.
Все началось с долгого звонка. Кто-то в одной из кают непрерывно яростно звонил, и стюард, прибежавший снизу, из кухни, постучал в дверь американца и вошел в каюту.