— Подумать надо. Не привык я вот так‑то круто.
Он потирал вспотевшую лысину и взглядом спрашивал совета у прежнего хозяина. Но тому было не с руки вступать в беседу при посторонних. Да и сын наконец‑то решил заметить отца, императорских молокососов отпустил, а потом и самого Кондратьева, наказав:
— Думайте, Василий Михайлович. Но не слишком долго. На все расчеты и соображения отпускаю месяц. Не больше.
Бочком-бочком прошел мимо старика главный механик, и сам уже не молод, наверное, с облегчением закрывая дверь кабинета. И только тогда бизон вышел навстречу отцу:
— Здравствуйте, папаша. Как поживаете?
Все‑таки взял под локоток и проводил к столу, усадил в хозяйское кресло. Не дедовское, а уже новое, которое при каждом неосторожном движении волчком вертелось. И Тимофей Саввич недовольно ответствовал:
— Поживаю, слава богу. Ты‑то не слишком зарываешься? Кабинеты новые, новые инженеры, электростанции. Не пролетишь?
Бизон папиросу все‑таки притушил в пепельнице, которую держала на коленях вырезанная из кости баба. Раньше такой нечисти, ни табака, ни голых баб, здесь и не видывали. Тимофей Саввич невольно сплюнул в сторону. Изыди, мол! Сын, конечно, знает, что отец целый день мотается уже по цехам, вроде как ревизию проводит. И отвечает с укором:
— Не надо за мной досматривать, папаша. Я не пролечу никуда. Прирост капиталов идет каждый месяц. За год уже почти удвоилось. В декабре будет общее собрание пайщиков, я там подробнейший отчет дам.
Вот так: прежний хозяин — всего лишь пайщик. А новый строит электростанции, прежде невиданные домины для рабочих, которые и казармами‑то называть несподручно, какой‑то Народный дом затеял. Народ, вишь, ему подавай! Это фабра‑то народом стала?
Но Тимофей Саввич погасил в себе злость и спросил о чем надо:
— Зиновея‑то как? Когда ждать внука? Торопитесь, гляжу.
Мать говорит еще откровеннее, а он так, немного. Без слов все ясно. Шестой месяц после свадьбы, а пузо у Зиновеи уже до носа, как мать докладывает, она‑то почаще бывает у сына. Дуется бизон, но рассказывает, откуда на шестом месяце берутся детки. При своем фабричном и домашнем хозяине мать попрекала: «Эко! Лучший жених на Москве, а его присучальщица присучила! Бесприданница и разведенка, украденная у недотепы-родича.» Тимофей Саввич и тогда‑то не снизошел до бабьих наговоров, а сейчас чего бельишко перемывать? Они с матерью в Усадах сели, он здесь, в особняке дедовском. Все наособину, можно бы и не ругаться, но страх‑то отцовский должен быть?
— Вижу, набрался ты умишка за морями.
— За тем и ездил, отец. Как без ума в нашем деле?