— Все так, все так. Но вольности много. С мастеров спрашиваешь строго — правильно. Но рабочим чего мирволишь?
— Что они, не люди?
— Люди ли, людишки ли, только без острастки жить не могут.
— Штрафы опять вводить?
— Штрафы тоже не помешают.
— Забыл разве восемьдесят пятый год?
В глаза пыряет рогами бизон. А того не разумеет, что тогда‑то и подкосило отца.
— Во всяком случае, расценки для молодых пониже должны быть.
— Нет, папаша. У парня стимула не будет.
— Стимул. Нахватался ты слов всяких. А я не только лаптем щи хлебал — и с графьями с серебряной посуды едал. Англию не хуже тебя знаю. Не с моей ли подсказки станки‑то теперь сами строим?
— Самость — дело хорошее, папаша. Но от паровых машин везде уже отказались, а для нас электростанция — невидаль. Рек у нас горных тут нет, мазут да уголь далеко, но торф- то, торф? Считай, даровой, под боком. А тот же Кондратьев тянет зануду: «Поду-умать надо.» Вот опять у меня забота: надо подыскивать другого механика.
— И-и, бизон! Не смей обижать моего Кондрашку!
Отец не замечал, что глаза у бизона уже кровью налились.
— Нам‑то поперед других чего со всякими новшествами вылезать? Пущай другие шишки набивают. Кондратьев осторожен — и то цени. Чего рисковать? Не в карточной же игре, не на бегах, на скачках. Пущай по этой части непуть Сережка Викулов старается. Достарался, что и жену у него увели.
Снисходить до нежностей родитель был не приучен. Он не понимал, что сын‑то чувствует вину перед Сережкой, — чего бередить душу. Опять за старое — за отчет перед пайщиками!
— Да перед всяким ли надо отчитываться? Ты перед отцом с матерью отчитайся — и с тебя довольно. Забыл разве, у кого сколько паев? Захоти мы — все пайщики, всем скопом, противиться нам не смогут. Да и не посмеют! Потому как мы.
— Па-апаша! Я мыкать не привык. Прошу и вас, в этом кабинете. вести себя как всякий другой пайщик. И не более! Не более!
Ни отец, ни сын не замечали, что они уже перешли всякую возможную черту. Бодаются лоб в лоб! И то, что отец сидит в хозяйском кресле, а сын, опять сунув в рот папиросищу, расхаживает перед ним и, нагибаясь, дымит прямо в глаза:
— Помните, я ставил условие: не совать нос в мои дела?
— Давно ли они твои‑то, сосунок? Да и будут ли твоими, если уж на то пошло?
— А это мы у пайщиков спросим. Сейчас, Тимофей Саввич, извольте освободить мое кресло и не мешать мне работать!
— Выгоняешь из кабинета? Меня? Меня‑то?!
— Как вам угодно понимать, Тимофей Саввич!
— Так и понимаю, Савва ты. да не Тимофеевич!
Он грохнул кулаком по столу так, что у костяной бабы чернильница в подоле запрыгала. К порогу пошел, не оглядываясь. Лишь через плечо бросил: