У меня сердце вот–вот из груди выскочит! Что ж Симон не отвечает: возьмет он меня или нет? «Можно Санятку прихватить. Хай посмотрит лес. Зайду я за ним раненько».
Наконец‑то!
Я счастлив. Я растроганно и благодарно думаю о Симоне. Но и отец‑то каков! Я в эту минуту готов простить ему много–много обид.
И вдруг, как ушат холодной воды, мысль: а мать? отпустит ли?
Я, как щенок, лащусь к Симону, к его ногам в выгоревших защитпых обмотках, трусь щекой о его колени.
— Ну, ну. Хватит, дурачок, — усмехается отец. Что это? Неловкость перед соседом или ревность? Я бы и к отцу сейчас непрочь приласкаться, но непривычно и конфузно это для меня. Да и опасаюсь, как бы не испортить все. Как мать говорит: «Никогда не знаешь, какая муха его укусила».
Я выскакиваю на улицу, пускаюсь на поиск матери. На дворе ее нет, ведра дома, острекаюсь крапивой, бегу на огород поповский. Здесь она! Окучивает картошку вместе с матушкой–попадьей Елизаветой. Помню, вчера мать смешно изобразила Елизавету за этой работой. Как та вертится с тяпкой вокруг каждого картофельного куста. Ничего так охотно не высмеивается на селе, как неумелость в своей крестьянской работе. Вертеться с тяпкой вокруг куста — плохой тон. Тяпка в умелых руках срубит любую травинку, пусть даже у самого корня, нагребет вокруг него ровный островерхий холмик, причем при одном лишь поступательном, без поворотов и оглядок но сторонам, движении вперед.
Я смотрю, как попадья, коротко ухватившись за тяпку и впрямь вертится вокруг каждого куста картофельного, то с одной стороны, то с другой мелькает, дергается ее высоко задранный зад. Мать, слегка подавшись вперед, точно отдавая полупоклоны влево–вправо своей грядке, работает ровно, поднимая и слегка с подтягом опуская тяпку. Я любуюсь матерью, ее работой, которая кажется мне и ловкой и красивой в сравнении с «коряченьем» поповны.
Надо и то сказать, что наша тяпка, по-особому насаженная отцом на держак, по–особому выгнутая и остроотточенная, заслужила себе признание у всех соседей. И хотя у всех у них есть свои тяпки, они то и дело прибегают одалживать нашу — «если она свободна». И как во всем, отец и тут каждый раз не прочь поразмышлять вслух. Прежде чем дать тяпку, долго объясняет Симону или Василю, что к чему. Василь, ничего, видно, не понимая в премудрых выражениях бывшего артиллериста («точка удара и точка крепления должны лежать на одной линии» и т. и.), слушает терпеливо, вежливо, кивает головой. Симон, наоборот, нетерпелив, усмехается и норовит поскорее получить тяпку и заняться делом. «Хорошо, хорошо, Карпуша! Ты не толкуй, а лучше сделай и мне парочку таких тяпок!» — смеется практичный Симон. От смеха курносый нос Симона и вовсе становится пуговкой с двумя дырочками ноздрей. Больше всех расточает похвал нашей тяпке жена Симона — Олэна. Ей можно верить. Любая работа у Олэны горит в руках! Лучше и быстрей Олэны никто в деревне не работает на ткацком стане. И все же никто не видел, чтобы она когда‑нибудь суетилась, спешила, тревожилась. Олэна всегда напевает что-то вполголоса, и сама она кажется мне песней без начала и конца.