А вот здесь, дорогие друзья, и начинается самое интересное, хотя, может быть, одновременно и самое болезненное. В лесной глуши Сметана пишет не просто автобиографию в музыкальных звуках. Это гораздо больше, чем любая автобиография, которую можно себе представить.
Его струнный квартет называется — кстати, опять по-немецки — Aus meinem Leben — Из моей жизни. Внешне он соответствует очертаниям классической формы, но в нем есть секрет, какого нет больше ни в одной квартетной партитуре, кем-либо и когда-либо созданной. Представьте себе доктора (кстати, такой доктор вполне мог бы стать персонажем одного из произведений Чехова, например), который испытывает на себе все симптомы опаснейшей болезни в ее развитии, но при этом ежедневно ведет записи, скрупулезно фиксируя все, что с ним происходит. Собственно, фиксируя процесс своего медленного умирания, внося, таким образом, вклад в медицинскую науку, поскольку никто еще не знает, как эту опасную болезнь надо лечить. Вот ровно то же самое делает и Сметана.
Когда говорят, что он потерял слух за одну ночь с 19 на 20 октября, — это, конечно, правда. Но все на самом деле сложнее. Он перестал различать человеческую речь, он уже не понимал, что ему говорят. Он только слышал шипящие согласные и открытые гласные. Но звуки-то в его ушах не прекратились. Неделями, иногда месяцами его буквально сводил с ума, мучил, изнурял высокий тянущийся аккорд у флейт — а поскольку у Сметаны, как мы помним, был абсолютный музыкальный слух, он даже точно знал, в какой тональности звучит этот аккорд — в ля-бемоль мажоре. Это такой постоянный саднящий фон внутри головы — не дай Бог никому такого «аккомпанемента». И в квартете происходит ровно то же самое. Энергичная, полная жизни музыка четвертой части вдруг обрывается, и в этой тишине на фоне тремоло у альта и виолончели (это звук, который точно описывается народным выражением «на душе кошки скребут») скрипка тянет одну-единственную ноту, бесконечную, мучительную. И не просто тянет — происходит очень большая «заминка», которая по ходу пьесы становится более чем заметной, неловкой, давно бы пора чему-нибудь произойти, а нота все тянется и тянется у первой скрипки… Есть у кого-нибудь еще что-нибудь подобное? Иногда одна-единственная нота (которую Сметана всегда просил играть фортиссимо, с максимальной силой, хоть и не мог уже этого проверить своими ушами) может означать не меньше, чем целая партитура.
На этой медицинской исповеди Сметана не сломался. Мы не станем углубляться в причины болезни, а то можем обнаружить очень неприятную первопричину этой глухоты, прямо как в романе Томаса Манна