Уснуть Ватолин не мог. Поворочавшись, встал, оделся и, осторожно ступая, вышел за перегородку. Миновал приободрившегося при его появлении телефониста, поднялся по ступенькам наверх Влажный теплый воздух был неподвижен. Облака все еще стояли низко. Над головой они были почти темными, а чуть подальше к западу — светящимися багряными сполохами. Там горел невидимый отсюда большой город. Огонь то затухал, то снова вспыхивал рвущимися к небу языками пожарищ. Город стал гигантским костром, и ему не давали погаснуть: ворошили и ворошили его до самого основания, заставляя гореть камни и пепел.
Время от времени над скрывающей город высотой взлетали ракеты, пулеметные очереди пронизывали минутную тишину. Протарахтел самолет-«кукурузник», бросил свою долю топлива в костер и, чтобы самому не обжечься, скрылся в облаках.
Часовой бодро вышагивал возле входа в штаб — сон, должно быть, отгонял. Когда Ватолин приблизился к нему, вытянулся и сказал:
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант.
— Да.
— Правду говорят, что командир дивизиона убит?
—, Правду.
— Вот оно как получается-то…
— Как получается?
— Сколько народу полегло… И сколько, если подумать, ляжет. Войны-то надолго еще хватит. — И, помолчав, протянул вполголоса: — И-их, как он на-ас…
— Кто это «он»? — Ватолин почти вплотную подошел к часовому, окинул его взглядом, спросил с нажимом на «он».
— Немец. Кто же еще… Думали, после Москвы хана ему будет, а он вон как опять прет. До самой Волги… Или не так, товарищ лейтенант? — Боец говорил спокойно, глядя прямо в глаза Ватолину. Лицо его выражало усталость и недоумение.
Ватолин искал, что ответить. Можно было сразу же оборвать солдата: прекратите, мол, разговорчики и несите службу, как положено. Обозвать паникером. Но лучше, пожалуй, объяснить ситуацию, как объяснял ее недавно комиссар дивизиона Агафонов: ввиду отсутствия второго фронта Гитлер собрал силы со всей Европы и так далее. Но не хотелось ни объяснять, ни отвечать. Боец наверняка уже слышал это и сам газеты читал. У всех на душе скверно — и у бойцов, вроде этого часового, Терзающегося вопросом «Почему?», и у командиров, тоже ищущих ответа и обязанных отвечать подчиненным.
Ватолин первый отвел глаза и произнес:
— Не видать ему Волги.
— Дай-то бог, — часовой вздохнул, переступил с ноги на ногу. — Только как вспомню вчерашний день, тошно на белый свет смотреть. Он по спине твоей самолетом проехать норовит, а ты ужом изгибаешься. В щель залезть норовишь и землю грызть от злости…
Ватолин понял, что боец настроен продолжать разговор, и отошел. А тот не унимался: