Она посмотрела прямо ему в глаза.
— Пятнадцать.
От него пахло вином, табаком и потом.
— Отпусти меня, — сказала она, отчаянно пытаясь поднырнуть под преграду. Когда он вывернул ей руку, ее глаза широко раскрылись от боли, но она не заплакала. Два человека в джеллабах приближались к ним от оврага, и она стала звать их взглядом. Солдат повернулся, увидел их и быстро пошел назад к шоссе.
Вернувшись домой, Малика бросила узелок с монетами на тайфор[25] и негодующе показала матери синяк на предплечье.
— Что это?
— Солдат меня схватил.
Мать больно хлестнула ее по лицу. Малика никогда не видела ее в таком бешенстве.
— Маленькая сучка! — кричала мать. — Только на это и годишься.
Малика выбежала из дома, спустилась в овраг и села на камень в тени, размышляя, не спятила ли мать. Неожиданность и несправедливость внезапной оплеухи вымела все мысли о солдате из ее памяти. Нужно было найти какое-то объяснение поведению матери, иначе придется ее возненавидеть.
Вечером за ужином было ничуть не лучше: мать не смотрела на нее и обращалась только к другой дочери. Так было и в последующие дни. Словно мать решила, что Малики не существует.
Ладно, решила Малика. Если меня нет, так и ее нет. Она не моя мать, я ее ненавижу.
Они не разговаривали, но это не означало, что Малика больше не должна ходить на рынок. Почти каждую неделю ее посылали продать курицу или корзину овощей и яиц. С солдатами хлопот больше не было — возможно, потому, что всякий раз, спускаясь в овраг, она останавливалась и мазала лицо грязью. Глина высыхала к тому времени, когда Малика добиралась до шоссе, и, хотя женщины порой смотрели удивленно, мужчины на нее внимания не обращали. По пути домой, поднимаясь по склону оврага, она умывалась.
Теперь, когда она возвращалась домой, в глазах матери всегда сквозило подозрение.
— Попадешь в беду, — говорила она, — клянусь, убью тебя собственными руками.
Малика шмыгала носом и выходила из комнаты. Она понимала, что имеет в виду мать, но ее поражало, как мало та знает о собственной дочери.
III
Однажды, когда Малика сидела в ряду женщин и девочек на шоссе, к ним бесшумно подъехала длинная желтая машина без крыши. Внутри сидел только один мужчина: это был назарей. Женщины стали переговариваться и шуметь, потому что мужчина держал фотоаппарат и направлял на них. Девочка, сидевшая рядом с Маликой, сказала:
— Ты ведь говоришь по-испански. Скажи ему, чтоб уезжал отсюда.
Малика подбежала к машине. Мужчина опустил камеру и уставился на нее.
— Сеньор, здесь нельзя фотографировать, — сказала она, сурово на него глядя. И показала на ряд негодующих женщин.