поводке:
по
залу
расхаживают
вожатые
и
заглядывают
в
наши
сны
из-‐за
наших
спин.
Может,
это
и
не
выбор
никакой,
а
очередная
проверка
на
благонадежность.
Слева
от
меня
сидит
Девятьсот
Шестой.
Как
всегда.
Я
собираюсь
сказать
ему
что-‐то.
Сделать
признание.
«Думаю
отсюда
сбежать.
Не
хочешь
со
мной?»
–
репетирую
я
про
себя.
Бросаю
на
него
косой
взгляд
и
молчу.
«Давай
смоемся
отсюда…
Одному
у
меня
не
получится,
а
вдвоем…»
Жую
щеку.
Не
могу.
Хочу
ему
верить
и
не
могу.
Отворачиваюсь
от
него
и
утыкаюсь
в
экран.
Передо
мной
–
дом
под
прямой
крышей.
Он
весь
составлен
из
параллелепипедов
и
кубов,
и
вовсе
не
похож
на
сказочные
домишки
из
сладких
детских
анимашек.
Простые,
строгие
формы,
светло-‐бежевые
однотонные
стены…
Но
мне
он
почему-‐то
кажется
ужасно
уютным
–
может
быть,
из-‐за
огромных,
в
половину
стены,
окон,
или
дело
в
дощатой
коричневой
веранде
под
навесом,
которая
окружает
его
по
периметру.
Несмотря
на
свою
прямолинейность,
свою
угловатость,
он
манит
меня
своей
мягкостью
и
теплотой.
Этот
дом
обжитой
–
и
потому
живой.
Перед
ним
–
ухоженная
лужайка;
в
подстриженной
траве
стоят
два
забавных
одноместных
гамака:
яйцеобразные
плетеные
кресла
подвешены
на
долгих
изогнутых
ножках,
качаются
в
такт.
В
одном
–
мужчина
в
полотняных
штанах
и
льняной
рубахе,
ветерок
перебирает
пшеничные
волосы,
дым
от
самокрутки
тонко
вьется,
размывается
порывами
ветра.
В
другом
сидит,
подтянув
загорелые
ноги,
молодая
женщина
в
легком
белом
платье,
потягивает
из
бокала
бледное
вино
и
строчит
что-‐то
в
небольшой
гаджет
–
старинный
телефон.
Их
в
этом
мирке
двое,
но
угадывается
присутствие
и
еще
кого-‐то.
Внимательный
зритель,
задержав
стоп-‐кадром
панораму,
заметит
брошенный
в
траву
велосипед,
слишком
маленький
и
для
курящего
мужчины,
и
для
девушки
с
телефоном.
Растянув
картинку,
в
приближении
найдешь
на