прячется
сам
в
себе:
проем
скрывается
за
поворотом.
Если
пойти
вперед,
попадешь
туда
же,
откуда
вышел.
Геометрия.
Потолок
не
только
светит,
но
и
смотрит.
Он
весь
–
одна
система
наблюдения
с
тысячью
глаз,
но
зрачков
ее
не
видно
–
они
сплошь
затянуты
молочным
бельмом.
Из-‐за
этого
бельма
не
знаешь,
видят
ли
тебя
сейчас,
поэтому
приходится
вести
себя
так,
будто
тебя
видят
всегда.
Спрятаться
негде.
Тут
нет
тупиков,
нет
темных
углов
–
и
нет
углов
вообще,
нет
закутков
и
нет
даже
щелей,
в
которые
можно
было
бы
забиться.
Нет
окон.
Ни
единого
окна.
Об
окнах
я
знаю
из
кино.
Из
интерната
нет
выхода.
Это
пространство
замкнуто,
как
яйцо
изнутри.
Тут
всего
три
этажа,
соединенные
лифтом
с
тремя
кнопками.
И
каждый
из
трех
этажей
выглядит
точно
так
же,
как
этот.
На
первом
–
ясли,
где
держат
самую
мелюзгу,
на
втором
–
младшие,
до
одиннадцати
лет,
на
третьем
–
взрослые,
от
двенадцати
и
до
конца.
Все
двери
в
круглом
коридоре
одинаковые,
и
ни
на
одной
нет
надписей.
На
третьем
этаже
их
тридцать.
Со
временем
учишься
запоминать,
где
какая.
Четыре
спальных
палаты,
санблок,
зал
собраний,
девять
лекториев,
четыре
спортивных
зала,
дверь
в
комнаты
для
собеседований,
спальня
вожатых
и
кабинет
старшего
вожатого,
кинозал,
пять
рингов,
столовая,
лифт.
Я
обхожу
двери
одну
за
одной,
в
тысячный
раз
пересчитывая,
чтобы
убедиться:
их
действительно
тридцать,
я
ничего
не
пропустил.
Вспоминаю,
как
искал
отсюда
выход,
еще
когда
был
совсем
мелким;
карта
первого
этажа
выжжена
на
моей
глазной
сетчатке,
до
того
часто
я
рисовал
ее
и
разглядывал.
Те
же
тридцать
дверей:
три
палаты,
спальня
вожатых,
кабинет
старшего,
санблок,
зал
собраний,
три
спортзала,
игровая,
пять
рингов,
десять
учебных
классов,
кинозал,
дверь
в
комнаты
для
собеседований,
столовая,
лифт.
Ни
одна
дверь
не
ведет
наружу.
Помню,
маленьким
я
думал,
что
выход