- Слушаюсь,
–
сникает
Шестьсот
Девяносто
Первый.
Своей
покорностью
он
может
заслужить
чуточку
снисхождения
в
комнатах
для
собеседований
–
или
нет.
Это
лотерея,
как
лотерея
и
то,
что
сейчас
для
воспитательных
процедур
отобрали
именно
Шестьсот
Девяносто
Первого.
Старшему
докладывают
обо
всех
грехах
и
грешках,
которые
каждый
из
нас
натворил
за
последние
сутки,
и
услышав
раз,
он
не
забудет
ни
единого
из
них
–
никогда.
Шестьсот
Девяносто
Первого
он
может
карать
сейчас
за
проступок,
совершенный
сегодняшней
ночью,
или
за
ошибку,
которую
тот
допустил
год
назад.
Или
за
что-‐то,
чего
Шестьсот
Девяносто
Первый
еще
не
делал.
Мы
все
виновны
изначально,
вожатым
не
нужно
выискивать
повод,
чтобы
нас
наказать.
- Ступай
в
комнату
А3,
–
говорит
старший.
И
Шестьсот
Девяносто
Первый
послушно
тащится
в
пыточную
–
сам,
без
сопровождения.
Старший
приближается
ко
мне;
впереди
себя
он
гонит
такую
волну
ужаса,
что
у
моих
соседей
начинают
трястись
колени.
По-‐настоящему
трястись,
взаправду.
Знает
ли
он
о
том,
что
я
говорил
сегодня
в
палате?
Я
и
сам
весь
вибрирую.
Чувствую,
как
волоски
привстают
у
меня
на
шее.
Я
хочу
спрятаться
от
старшего,
деть
себя
хоть
куда-‐нибудь,
но
не
могу.
Напротив
нас
стоит
еще
одна
шеренга.
В
ней
пятнадцатилетние
–
прыщавые,
угловатые,
с
раздувшимися
мышцами
и
внезапно
рванувшим
вверх
позвоночными
столбами,
с
тошнотным
курчавым
мхом
между
ног.
И
ровно
передо
мной
–
он.
Пятьсот
Третий.
Невысокий
рядом
со
своими
долговязыми
однокашниками,
но
весь
сплетенный
из
перекрученных
напряженных
мускулов
и
жил,
он
стоит
чуть
особняком:
его
ближайшие
соседи
прижимаются
к
другим,
лишь
бы
держаться
от
него
подальше.
Как
будто
вокруг
Пятьсот
Третьего
–
силовое
поле,
отталкивающее
других
людей.
Большие
зеленые
глаза,
чуть
приплюснутый
нос,
широкий
рот
и
жесткие
черные
волосы
–
в
его
внешности
нет
ничего
отвратительного;
его