Он прервался и, вглядываючись в меня, посмотрел:
— Вы про себя, наверное, подумали… Вы подумали: что ж это он, другого человека несчастным сделать хочет? Вы так подумали?
— Ничего я не подумал, — произнес я отрывисто, но он как будто и не слышал моих слов.
— Только что ж, если даже и так? Кому-то ведь надо! Кто-то ведь должен! Вот он, получается, Алексей Михайлович, и должен. Я бы еще поискал — признаюсь вам, — он вздохнул, — но обстоятельства не позволяют: грозные, можно сказать, обстоятельства. Я на нем остановился, и вы мне в этом должны помочь. Да, обязаны помочь, изо всех ваших сил… и даже более.
Тут, при последних словах, у меня промелькнула одна идея, впрочем, законная, и я ее в своем таком состоянии все же сумел ухватить. Должен заметить, однако, что поймал я ее не без лукавства: пусть и самого безобидного, но все же. Выход мне представился простым и полноценным, и, в некоторой степени, даже и благородным.
Я сглотнул и на этот раз удачно прочистил горло, так что вполне мог говорить, хотя и несколько удивился такому своему освобождению.
— Можно и мне? — сказал я довольно свободно, но все-таки громче, чем следовало.
— Говорите, — отвечал он, чуть покривившись одной стороной лица, но не как в гримасе, а словно в судороге. — Говорите, вы теперь, можно сказать, полноценный… партнер.
— Я, конечно, не знаю всего дела, то есть в деталях, — начал я, — но разве не проще и разве не лучше, если вы силу свою, я хочу сказать, ценности эти, если вы их государству сдадите? Это для вас — сила, а для государства, для него это капля, и потом, если правильно представить, ему, государству, нужнее. Или, например, сдать и оговорить, чтобы на эти деньги детские сады построить. Сколько выйдет детских садов? А? Я не знаю, как это делается, но ведь делают. И ваша сила эта, она на доброе пойдет, и вы это точно знать будете. И это, в конце концов, ваш гражданский долг. И потом: государство скорее силу сдержит, чем один человек, и скорее… направит. Я, может быть, не совсем хорошо выразил…
— Нет, нет, — ответил он вяло, — вполне хорошо выразили. Только я вам вот какую сцену представить хочу. Представьте, что я иду возле детского сада, который, как вы выразились, на мою силу будет построен; представьте, что я мимо прохожу, а к заборчику, такому, положим, красивенькому, в голубенькую краску, к этому заборчику подбежит малыш (заметьте это — не взрослый, не подросток, а совсем малыш, несмышленыш), подбегает так легонько и — от нечего делать, или от плохого домашнего воспитания, или просто из шалости, а это одно и то же, — вдруг мне, дяде чужому, язык покажет. А? Каково?