Люсьен Виньерэ страдал, не понимая сущности собственного страдания. Характер, воспитание — все вставало препятствием между ним и совершившимся фактом. Он ненавидел Монику и в то же время жалел, что потерял ее. На мгновение он даже заколебался: не подавить ли в себе обиду и не предложить ли ей осуществить их планы в измененной форме — брак, компенсированный полной взаимной свободой. Но нет! Уж проще продолжать дело только с отцом в какой-нибудь другой комбинации. Может быть, в конце концов он еще счастливо отделался! Но неприятное чувство оставалось. Потерянная для него во всех отношениях, Моника все же была ему желанна, совсем иначе, чем прежде, но, может быть, даже больше…
Она угадала это и, с омерзением заметив странный блеск в его глазах, захотела довершить свою месть:
— Посмотрите на меня! О, не думайте, что меня интересует ваше суждение. Я хотела бы только, чтобы случившееся послужило вам уроком. Я могла бы простить вам ошибку… Но ваше восприятие жизни, суждение о мужчинах и женщинах, ваши идеи, все ваши помыслы… Презрение ко мне, которое в них сквозит. Ваше непонимание жизни, интеллектуальной жизни сердца и ума — вот что делает нас такими же чужими друг другу, точно мы люди разных рас. Вот это и следовало выяснить, пока не поздно. Страдание одного дня избавит нас от долголетнего горя.
— Но как же я должен был поступить?
— Во всем признаться мне… раньше.
— Но вы никогда не согласились бы…
— Кто знает, если бы вы мне объяснили… Я вас любила… Я постаралась бы понять.
Из глубины своего падения он видел, как рушатся мосты, но все еще защищался.
— Может быть… Я должен был почувствовать, что вы не похожи на других, что вы существо особенное.
— Ах, вы ошибаетесь! Мы все — девушки — жаждем откровенности и чистоты.
— Между тем бывают случаи — вот мой, например, — когда ложь необходима. Я поступал из святых побуждений, другие делают это из необходимых предосторожностей.
— По отношению к женщинам, — язвительно заметила Моника.
— И к мужчинам, — добавил он.
— Да неужели? Вы солгали бы одному из ваших компаньонов в делах?
— Это совсем другое дело.
Забыв на минуту свою боль, она поднялась до болезненного понимания огромной драмы, в которой в течение веков рабство одних противопоставляется деспотизму других…
Все женское достоинство возмущалось в ней при этой мысли.
— Вот она… ваша двойственная мораль! Одна для господ, другая — для рабынь.
— Есть разница…
— Та разница, что для нас брак и любовь важнее, чем для вас самое большое дело. В них вся наша жизнь.
— Есть различные степени развития, если вы предпочитаете…