Что касается «рохли-подполковника», то Брянцев решил прибегнуть к помощи своего старого друга, бывшего одноклассника, — начальника областного государственного архива. На его звонок тот ответил, как всегда:
— Слушаю вас внимательно.
— И казенный же ты человек, Алексей. Всегда одно и то же: «Слушаю вас внимательно», а в душе посылаешь позвонившего к черту. Так ведь?
— А, это ты, Сергей, — ничуть не обидевшись, отозвался тот. — Что правда, то правда, — человек я казенный, но к черту тебя и в душе не посылал.
— И то хорошо. Тогда слушай действительно внимательно… — и Брянцев подробно пересказал ему случай, о котором сам он услышал от главврача Мельникова.
Потом Брянцеву пришлось заняться «текучкой». Потому что, хотя начальник райотдела и сказал ему, что «освободит от всех других дел…», но ведь он не освободил его от должности. А по должности ему шла почта, по должности он курировал еще несколько уголовных дел, и оперативники-сыщики, как всегда, шли к нему и с докладами, и за советом. И он, понятно, не мог отказать им ни в том, ни в другом.
Поздно вечером того же дня к нему явился Неверов. Лицо у него было усталое, вид хмурый. Он достал из кармана кителя какие-то листки и протянул их подполковнику.
— Что это? — спросил Брянцев.
— Черновик завещания Пустаевой. Бубнов рассматривать его не стал, а я решил показать его вам. Может, и пригодится.
Когда Неверов ушел, Брянцев вновь перечитал сразу заинтересовавшее его место. Это была приписка: «обязываю Нину Алексеевну Шапкину внести достойный вклад в нашу Богоявленскую церковь с тем, чтобы святые отцы ее молили Всевышнего о прощении мне моего великого…» — далее в тексте стояло слово: «преступле…», но оно было зачеркнуто, и поверх было написано другое слово: «греха» и было добавлено: «о котором ей известно…»
Он бережно сложил листки черновика и запер в сейф.
Сергей Масленников должен был побеседовать с медсестрой, работавшей с Пустаевой, и опросить жителей дома шестнадцать по улице Металлургов, у которого Рекс потерял след, и были найдены раздавленные золотые часики.
Он явился в поликлинику одетым в голубую тенниску, хорошо отутюженные темно-серые брюки, со скромной сумкой, похожей на офицерскую полевую.
Около окошечек регистратуры уже никого не было, и он без труда узнал, что медсестру Пустаевой зовут Инной Яковлевной, и что она находится в четырнадцатом кабинете. Длинный, унылый коридор освещался несколькими лампами «дневного света». С обеих сторон в него выходило, как показалось Масленникову, бесчисленное количество дверей. Около дверей на старых стульях сидели старые и молодые люди со скорбными, напряженными лицами.