— Теперь эта сволочь покоя не даст. Надо связаться с Решетовым. Они, наверно, засекли. Звони Зернову: всё ли у них благополучно? Я отмечу по карте.
Два друга спорили вполголоса, шуршали картой и по очереди разговаривали по телефону. Я лежала не шевелясь и думала: «Вот у Карпова совсем не такой голос...»
Ну, задымил! Убирайся. Комиссар проснется, он тебе задаст.
И за какие только грехи я попал в такую поганую компанию! — заворчал Карпов, направляясь к выходу. — Напиться нельзя, выругаться нельзя, влюбиться тоже нельзя! Даже покурить всласть не дают! Настоящий монастырь! Тьфу!
Двадцатого требуют. — Чалый передал комбату трубку.
Двадцатый отдыхает, — тихо сказал в трубку комбат, — только что лег.
Вернулся Карпов. Спросил:
— Что это ты делаешь?
Комбат ответил шепотом:
— Понимаешь, у нее гвоздь в сапоге, под самой пяткой. Хочу вытащить и не могу зацепить,
— Загони его внутрь. Пристукни гранатой. Очумел совсем, парень! Запал-то вытащи...
Комбат засмеялся и опять шепотом:
Леш, сапоги!.. Кошачьи лапки...
У них всё кошачье, — буркнул Карпов, — только язык с вожжину длиной. Попробуй женись — визг с утра до отбоя. Знаю я ихнюю породу.
Откуда ж такой горький опыт? Ведь ты пока не женат.
На чужое счастье насмотрелся досыта. Век не женюсь.
Проснулся комиссар. Сел на нарах, потирая со сна лицо, заворчал:,
И что ты, Алексей, за человек? Не успеешь глаза закрыть, как он: «бу-бу-бу!» Времени тебе для разговоров не хватает, что ли? Ни черта из-за тебя не выспался.
Так поспи еще, — сказал комбат, — мы больше не будем разговаривать.
Нет уж, раз проснулся, теперь шабаш, хоть глаза выколи — не заснуть. Ложитесь сами. Я подежурю.
Комбат и Карпов выспались скоро. В одиннадцать все уже завтракали.
Пришел Кузя. Я заикнулась было насчет передовой, но он меня поддел:
— А у нас в траншее колодцев нет.
— Нечего тебе там делать, — решил комиссар.
Нечего так нечего, во всяком случае представление о передовой я теперь имела. Стала собираться домой. Меня отговаривали в четыре голоса: просили погостить еще денек. Но мне было пора: нельзя злоупотреблять добротой начсандива, да и комиссар Сальников мое опоздание расценит как лишнее доказательство недисциплинированности.
— Чижик, ты что задумалась? — спросил комиссар.— Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко. Уа своего парня просватаем.
Я не отозвалась на шутку и стала прощаться.
Провожали меня Кузя и комбат. У поворота в землянку санитарного взвода Кузя раскланялся и протянул мне руку лодочкой.
— Куда же вы? Ведь обещали проводить! — голос мой был фальшив, как Кузино пение.