Четко проработанной программы действий поначалу не было, двигались методом проб и ошибок, однако уже в 1676 году решением Сейма были уничтожены права православных «братств», своего рода культурно-просветительских и религиозных клубов. Затем началась активная работа по охмурению идеей унии элиты православного клира. Причем по-умному Никого не жгли и вообще не давили. Уговаривали и покупали. А поскольку за ценой не стояли, кое-что получалось. Скажем, епископ Иосиф Шумлянский, стойкий борец за православие из Львова, сдался лишь после гарантий получения всего имущества Киевской митрополии. Более принципиальных иерархов обламывали на диспутах. Если ранее ксендзы с батюшками спорили на равных, расходясь по нулям, то теперь на пропаганду унии был брошен цвет католической интеллигенции (по данным Ватикана, в начале XVIII века Польша, наряду с Парагваем, стала основным фронтом работы иезуитов).
И кое-что опять-таки получалось. На сторону унии, тщательно все обдумав, перешел Иннокентий Винницкий, епископ Перемышля, бессребреник и златоуст, весьма популярный среди паствы, а еще один авторитетный епископ, Кирилл Луцкий, «убояся соблазна и наущения латынского», бежал из епархии на Левобережье.
Никто не спешил. Лишь в 1720-м, после того как униатский митрополит Лев Кишка на Соборе в Замостье объявил Грекокатолическую церковь единственной законной — кроме Римско-католической — на территории Речи Посполитой, начались активные действия. При полном попустительстве властей и поддержке местных помещиков — на 100 % католиков — униаты захватывали православные монастыри, изгоняли из приходов священников. В отношении «схизматиков» было позволено все. Но и перейдя в униатство, хлебороб мог рассчитывать разве что на то, что бить не будут, да попадание в «правильный» рай. Некоторые льготы полагались лишь тем, кто стал «полноценными» католиками, однако такое случалось редко, поскольку Костел дал «младшим братьям» негласное обязательство не отбивать паству. А в судах жалобы «схизматиков» по определению считались клеветой.
Когда же Россия, имевшая по условиям Вечного мира право заступаться за православных, выражала протест, на ее демарши либо не обращали внимания, либо выражали недоумение по поводу «вмешательства во внутренние дела соседнего государства». И поделать Петербург не мог ничего: пока «саксонская» Польша плясала под российскую дудку, расшатывать и без того непрочный трон ручного королька Августа II было не в масть.
В сущности, на Правобережье хозяйничало нечто типа ку-клукс-клана. Только не первого, благородного, времен Натана Бедфорда Форреста, посильно защищавшего население от слишком радикальных афроамериканцев и «саквояжников» с Севера, и не нынешнего, карикатурного, а того самого, в начале XX века сотнями убивавшего людей только исключительно за неправильный цвет кожи. А действие рождает противодействие, и в недавно еще относительно спокойном краю появились, а затем и стали бытовым явлением ватаги «дейнек», иногда, но в ту пору еще нечасто называемых «гайдамаками». В общем, конечно, криминалы, чьи методы (грабеж, в том числе и на дорогах, поджоги и так далее), как признает даже помянутый выше пан Худобец, «были небесспорны». Но с социальным подтекстом, поскольку грабили не православный люд, с которого взять было нечего, а «пана да жида». Естественно, набирая популярность в массах.