Голодъ опять посѣтилъ меня, — со вчерашняго для я ничего не ѣлъ. Это бы еще ничего, я привыкъ голодать гораздо дольше, но теперь я значительно похудѣлъ, я не могъ такъ голодать, какъ прежде: одинъ день голодовки часто совершенно оглушалъ меня и отъ каждаго глотка воды меня тошнило. Къ тому же я ужасно мерзъ по ночамъ; я принужденъ былъ ложиться не раздѣваясь; и при этомъ у меня зубъ на зубъ не попадалъ и я буквально цѣпенѣлъ и леденѣлъ. Старое одѣяло мало предохраняло отъ холода, такъ что я себѣ чуть не отмораживалъ носъ отъ ледяного воздуха, проникавшаго снаружи.
Я брелъ по улицѣ и думалъ о томъ, какъ мнѣ продержаться на одной водѣ до слѣдующей статьи. Если бы у меня была свѣча, можно было бы ночью приналечь на работу; это подвинуло бы меня на нѣсколько часовъ впередъ, если бы я былъ въ ударѣ работать и завтра же я могъ бы обратиться опять къ командору.
Я пошелъ въ кафэ, желая разыскать своего знакомаго изъ банка и попросить у него 10 ёръ на свѣчу взаймы. Я прошелъ безпрепятственно черезъ весь рядъ комнатъ, мимо дюжины столиковъ, около которыхъ гости болтали, пили и ѣли; я дошелъ даже до самой отдаленной комнаты, до «Красной комнаты» — но нигдѣ не нашелъ своего знакомаго. Приниженный и раздосадованный, я опять вышелъ на улицу и пошелъ по направленію къ дворцу.
Нѣтъ, чортъ возьми, это уже черезчуръ и конца не предвидится всѣмъ моимъ превратностямъ судьбы. Размашистыми, бѣшеными шагами, поднявъ воротникъ пиджака, стиснувъ кулаки въ карманахъ брюкъ, несся я впередъ и проклиналъ свою несчастную звѣзду. Вотъ уже 7–8 мѣсяцевъ, какъ не выпадаетъ на мою долю ни одного безпечнаго часа; самое большое — недѣлю живу болѣе или менѣе сносно, а затѣмъ снова стучится ко мнѣ въ двери нужда. Мало того, при всемъ своемъ бѣдствіи я до сихъ поръ еще честенъ — ха-ха-ха! безупречно честенъ! Боже мой, какъ я былъ глупъ! И я началъ себѣ разсказывать, что у меня совѣсть была однажды не чиста, когда я относилъ одѣяло Ганса Паули къ закладчику. Я хохоталъ надъ своей порядочностью, плевалъ презрительно на тротуаръ и не находилъ словъ для глумленія надъ своей глупостью. Вотъ, если бъ теперь это случилось! Если я найду на улицѣ сбереженный пфеннигъ школьника или послѣдній пфеннигъ вдовы, — я преспокойно положу его въ карманъ и засну затѣмъ сномъ праведника. Не даромъ я такъ долго страдалъ, терпѣніе мое истощилось, я способенъ теперь на все, что угодно.
Я обошелъ 3–4 раза вокругъ дворца, рѣшился тогда вернуться домой, сдѣлалъ большой крюкъ по парку и черезъ Карлъ-Іоганнштрассе пошелъ домой.