— Нѣтъ, нѣтъ! Мерси… Я сама… замахала руками Глафира Семеновна.
— Букетъ цвѣтовъ для мадамъ не надо-ли или хорошую розу? спрашивала она.
— Пуркуа? Нонъ, нонъ.
— А для господина розу?
— Вотъ еще что выдумала! Нонъ, нонъ, мерси. Для тебя розу съ обѣду предлагаетъ, сообщила Глафира Семеновна мужу.
Тотъ только улыбнулся и отвѣчалъ горничной по русски:
— Съ водкой Смирнова № 21 мы привыкли, душечка, обѣдать, а не съ розами.
Горничная удалилась недоумѣвающая и недовольная.
Стукъ въ дверь. Появился старикъ турокъ въ фескѣ и въ передникѣ, тотъ самый, который приходилъ давеча утромъ и съ которымъ Николай Ивановичъ упражнялся въ разговорѣ по-турецки. На поясѣ его висѣли, поверхъ передника, двѣ сапожныя щетки на веревкѣ.
— Кейфинизъ эйи ми диръ (т. е. здравствуйте), — привѣтствовалъ онъ Николая Ивановича; приложа руку ко лбу и, продолжая бормотать по-турецки, указывалъ ему на его сапоги.
— Сапоги, другъ, почистить пришелъ? Не надо, не надо. Спасибо… Шюкюръ… Чисты у меня сапоги…
Старикъ-турокъ, однако, не захотѣлъ уйти ни съ чѣмъ, онъ сдвинулъ свои брови, подскочилъ къ сидѣвшему на стулѣ и курившему папиросу Николаю Ивановичу, присѣлъ около его ногъ и, поплевавъ на щетку, принялся начищать ему сапоги.
— Вотъ неотвязчивый-то! Ну, чисть, чисть… — улыбнулся Николай Ивановичъ и ужъ протянулъ ему и второй сапогъ. — Однако, ты, Глаша, въ развращенномъ-то видѣ не сиди, а одѣвайся и приготовляйся съ обѣду. Теперь ужъ скоро.
— Да что-жъ мнѣ особенно-то приготовляться! Корсетъ надѣть, да лифъ — вотъ и все. Въ этомъ-же платьѣ я и съ обѣду пойду, — отвѣчала Глафира Семеновна и, не стѣсняясь передъ старикомъ-туркомъ, сбросила съ плечъ платокъ и начала надѣвать корсетъ.
Въ корридорѣ давали второй звонокъ къ обѣду. Старикъ-турокъ начистилъ Николаю Ивановичу сапоги и съ словомъ «адье» удалился изъ комнаты.
— Надѣть развѣ мнѣ бѣлый жилетъ? — спросилъ жену Николай Ивановичъ. — Здѣсь, очевидно, къ табльдоту-то выходятъ во всемъ парадѣ. Давеча нашъ англичанинъ во фракѣ отправился.
— Да надѣнь. И для театра послѣ обѣда будетъ хорошо, — отвѣчала супруга и стала гофрировать себѣ шпилькой волосы на лбу для челки.
— Надѣнь брилліантовую брошку, серьги и браслетку. Утри носъ здѣшнимъ-то англичанкамъ, — сказалъ ей супругъ.
— Непремѣнно.
А въ корридорѣ гремѣлъ уже третій звонокъ къ обѣду.
Вошли супруги въ столовую гостинницы и остановились въ удивленіи. Столовый залъ, залитый огнями отъ спускавшихся съ потолка керосиновыхъ лампъ и стоявшихъ на столахъ канделябръ, былъ наполненъ изящно одѣтыми дамами и кавалерами, нарядившимися точно на балъ. Мужчины были всѣ во фракахъ, а дамы въ платьяхъ декольте, въ перчаткахъ и съ вѣерами. Почти у всѣхъ дамъ на груди или въ рукахъ были живые цвѣты… у кого розы, у кого фіалки, у кого ландыши съ резедой. Большинство мужчинъ также имѣло по цвѣтку въ петличкѣ фраковъ. Исключеніе въ костюмахъ представляли только красивый полный усачъ въ фескѣ и черномъ сюртукѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, и супруги Ивановы, Николай Ивановичъ былъ даже въ свѣтло-сѣрой пиджачной парочкѣ и бѣломъ жилетѣ. Общество бродило между множествомъ небольшихъ столиковъ, прекрасно сервированныхъ и разставленныхъ по залу. Столы были накрыты на пять персонъ, на четыре, на три и на двѣ и переполнены самой разнообразной посудой для питья и ѣды. Французская и преимущественно англійская рѣчь такъ и звенѣла. При входѣ супруговъ, всѣ взоры устремились на нихъ, и фрачники начали шептаться съ своими дамами и кивать по направленію супруговъ. Николаю Ивановичу сдѣлалось неловко. Онъ не зналъ, куда дѣть руки.