— Ага, пьяницы! Наконецъ-то вы оторвались отъ вашей кабацкой соски! — встрѣтила она мужчинъ,
— Да какое-же тутъ пьянство, душечка, возразилъ мужъ. — Просто выпили пуншику на легкомъ воздухѣ при благоуханіи кипариса.
— Однако, вы меня надули. Два раза надули! Нѣтъ, ужъ больше не надуете. Теперь домой и никуда больше.
— Да конечно-же, домой, ангельчикъ. Куда-же больше? Проѣдемъ черезъ Босфоръ и домой.
— Нѣтъ, совсѣмъ домой. Прямо въ Россію домой… Въ Петербургъ домой… Вонъ изъ этого пьянаго города! — кричала Глафира Семеновна.
— Да развѣ мы пьяны, мадамъ, дюша мой? — началъ армянинъ, пуча глаза.
— Еще-бы нѣтъ! Совсѣмъ пьяны. Развѣ сталъ-бы трезвый мужъ при своей женѣ проходящихъ мимо турчанокъ за платья хватать. Да и вы тоже пьяная морда.
— Позволь, дюша мой, мадамъ… Это были не турчанки, а двѣ армянки. И тронулъ ихъ за платьевъ я, а не мужъ твой.
— Вотъ нахалъ-то! А это лучше, что-ли, что вы армянокъ дернули? Но я видѣла, что и Николай… И при этомъ какіе взгляды!
— Другъ мой, Глашенька, ты ошиблась, котеночекъ… — миндально скосивъ глаза на жену, проговорилъ Николай Ивановичъ и при этомъ взялъ ее за локоть и тронулъ за талію.
— Прочь! Чего лѣзешь! Ты забываешь, что ты на улицѣ! взвизгнула Глафира Семеновна и сбила у мужа зонтикомъ шапку.
Проходившій мимо турокъ въ курткѣ и фескѣ, видѣвшій эту сцену, остановился и сказалъ что-то по-турецки. Карапетъ откликнулся ему тоже по-турецки и сказалъ Глафирѣ Семеновнѣ:
— Вотъ турецкаго мусью говоритъ, барыня, что ты отъ мужа учена мало.
— О, я и турецкому мусьѣ феску сшибу, пусть только тронетъ меня!
Переругиваясь такимъ образомъ, компанія подошла къ пристани. Пароходъ еще не подходилъ. На пароходной пристани было много ожидающаго народа, и Глафира Семеновна присмирѣла. Мужъ и армянинъ покуривали папироски. Армянинъ подмигнулъ Николаю Ивановичу и шепнулъ:
— Теперь самаго лучшаго, эфендимъ — турецки мастики выпить и съ кислы маринадъ изъ морковки закусить.
— Выпьемъ. Дай срокъ на пароходъ сѣсть… — тихо отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Но вотъ показался пароходъ, плывущій отъ европейскаго берега, и публика засуетилась. Среди ожидающихъ пароходъ закутанныхъ турчанокъ у одной изъ нихъ былъ завернутъ въ пестрый бумажный платокъ довольно объемистый камень. Обстоятельство это не уклонилось отъ наблюденія Карапета, онъ подошелъ съ Глафирѣ Семеновнѣ и, указывая на камень, сказалъ ей:
— Знаешь, дюша мой, мадамъ, какое дѣйствіе этого камень имѣетъ?
Все еще злившаяся Глафира Семеновна покосилась на камень и ничего не отвѣтила. Карапетъ продолжалъ:
— Этого камень ей шейхъ отъ дервишъ далъ. Этого камень святой. У этого турчанки теперь дѣтей нѣтъ, а черезъ камень будетъ. Этого камень изъ Мекка.