— Встретил на улице почтальона, — сообщил он, протягивая голубой конверт. — Вот это пришло на ваш адрес.
Я посмотрел и увидел счет за воду.
— Возмутительно! — продолжал он. — Это счет за период до двадцать девятого сентября. Нельзя оплачивать его в июне.
Я ответил, что за воду положено платить — не важно, в июне или сентябре.
— Дело в принципе, — настаивал он. — Почему мы должны платить за воду, которую еще не использовали? Какое право они имеют заставлять нас платить раньше?
Он умел говорить красноречиво, а я, болван, честно слушал. Не прошло и получаса, как он убедил меня в том, что вопрос непосредственно связан с важнейшими правами человека: если я заплачу четырнадцать шиллингов десять пенсов в июне, а не в сентябре, то окажусь недостойным тех привилегий, которые завоевали предки.
Он заявил, что водопроводная компания действует преступно, и по его настоянию я сел и настрочил руководителю оскорбительное письмо.
Вскоре личный секретарь руководителя ответил, что в соответствии с занимаемой мной позицией компания считает своим долгом рассматривать случай в качестве судебного прецедента и выражает надежду, что мои адвокаты вплотную займутся этим делом.
Когда я показал ему письмо, он чрезвычайно обрадовался.
— Положитесь на меня, — заявил он, засовывая конверт в карман. — Уверен: удастся преподать злоумышленникам полезный урок.
Я положился. Единственным моим оправданием может служить обстоятельство, что в те дни я был погружен в сочинение произведения, которое принято называть комедийной драмой, и скромный рассудок оказался всецело поглощен работой.
Решение городского магистрата немного остудило мой пыл, однако лишь усилило его рвение.
— Все члены магистрата, — заявил он, — старые болваны, а наше дело должен рассматривать судья.
Судья оказался любезным пожилым джентльменом. Впрочем, это обстоятельство не помешало ему заявить, что, учитывая неудовлетворительную формулировку подстатьи, он не может позволить компании понести издержки. В результате мне пришлось раскошелиться на сумму около пятидесяти фунтов, включая начальные четырнадцать шиллингов десять пенсов.
После этого дружба наша несколько остыла, однако жизнь в лондонском предместье диктовала свои условия: мне и впредь доводилось часто его видеть и слышать.
На различного рода собраниях и встречах он особенно выделялся, а приподнятое настроение делало его невероятно опасным. Ни один человек на свете не мог бы трудиться на благо общества более самоотверженно и порождать большее количество несчастий.
Однажды на Рождество, приехав навестить одного из знакомых, я обнаружил в гостиной компанию из четырнадцати-пятнадцати пожилых леди и джентльменов. Все они послушно семенили вокруг расставленных в ряд стульев, а Поплтон (так звали нашего неравнодушного героя) играл на пианино. Время от времени он прерывал музыку, и тогда каждая из жертв устало плюхалась на ближайший стул, даже не пытаясь скрыть радости по поводу минутного отдыха. Усаживались все, кроме одного из участников, которому стула не хватало. Тот (или та) тихонько удалялся, сопровождаемый завистливыми взглядами оставшихся. Я стоял возле двери и с недоумением наблюдал за странной сценой. Вскоре ко мне присоединился один из выбывших из игры счастливчиков, и я поинтересовался, что могла бы означать церемония.