— Возьми ее под голову, — сказала мама, подводя одну руку под затылок женщины, а другую под ноги.
Я подхватил голову и плечи, и мы по команде приподняли ее, а Маргарет вытащила мешок. Мы положили тело на стол, и мама стала снимать полотенца.
— Закрой глаза, — велела она.
Я закрыл, покорно дожидаясь, когда она сложит полотенца в биологически безопасный мешок и накроет свежими грудь и пах. Я не открывал глаза, пока она не разрешила.
Корпус женщины был вскрыт Y-образным рассечением: два разреза от плеч до грудины и один от грудины до паха. Верхнюю половину зашили, но нижнюю оставили, и внутри виднелся ярко-оранжевый мешок. Маргарет осторожно вытащила из брюшной полости тяжелый мешок, поставила на металлическую тележку и откатила к боковому столу у насоса с троакаром. Мама протянула мне теплую влажную тряпку и баллончик с обеззараживающей жидкостью, и мы принялись обрабатывать поверхность тела.
Обычно бальзамирование успокаивало меня, но на сей раз постоянно возникали какие-то мелкие детали, которые портили настроение. Например, ее запястья — покраснение исчезло, потому что в тканях не осталось крови, но они явно выглядели поврежденными. Они были связаны — и очень туго — в течение какого-то времени, местами кожа вообще отсутствовала, обнажая мышцы. Я представил это тело живым, представил, как женщина отчаянно пытается вырваться из пут. Она вертится, извивается, не обращая внимания на боль от вонзающихся в кожу веревок. Но не может освободиться.
Я вспомнил озеро, спокойное и пустынное, и отбросил мысль о борьбе.
«Я только обмываю ее, не больше и не меньше. Вот сюда еще нужно брызнуть и легонько потереть. Все спокойно. Все в порядке».
Кожа была гладкая, но повсюду виднелись порезы, струпья, волдыри. На вымытом теле это становилось гораздо заметнее, чем тогда, в озере; теперь я понимал, что вся жертва покрыта ранами, как жуткой россыпью конфетти. Чем их нанесли? Волдыри — явные последствия ожогов, места, где кожа вздулась и опухла, как хот-дог на гриле. Я прикоснулся к одному из них, ощущая шероховатую поверхность. Центр волдыря затвердел так, словно это мозоль или его жгли сильнее, чем по краям. Кто-то намеренно прикладывал раскаленный предмет к ее коже, снова и снова, в разных местах.
Кто-то мучил ее.
Теперь происхождение этих порезов и царапин, прежде казавшихся такими странными, становилось понятнее — она не сама поранилась, спасаясь бегством по лесу или пробираясь через густой кустарник, ее целенаправленно кололи и резали бессчетное число раз. По образовавшейся на некоторых ранах корочке я понял, что это длилось какое-то время; я посмотрел внимательнее, нет ли затянувшихся порезов, и нашел в разных местах несколько тонких белых шрамов. Чем нанесены эти маленькие ранки? Опасная бритва оставила бы длинный порез, если только не действовать очень аккуратно. Но я видел короткие шрамы, такие, будто ее кололи. Я поставил баллончик и тщательно обследовал одну из недавних ранок, раздвинув пальцами. Она была неглубокой. Я обследовал другую — крохотное отверстие на бедре. Оно оказалось глубоким и узким, как дырка от гвоздя. Я погрузился в воспоминания об утреннем сне, полном женских криков, и представил, чем бы воспользовался я: здесь гвоздем, здесь отверткой, здесь ножницами. Расположение ран выглядело беспорядочным, но какая-то система все же прослеживалась — разум, руководивший этими действиями, проверял разные инструменты, изучал, какой эффект они произведут. Вызывает ли гвоздь, загнанный в бедро, такой же крик, как и гвоздь, загнанный в плечо? Как гвоздь, загнанный в живот? Чего жертва будет бояться больше, когда ты придешь во второй раз, — раны, пронзающей мышцу, орган или кость?