— Как ты себя чувствуешь? — вежливо спрашивает Дима.
Вторую неделю Тани нет в классе.
— Получше. А было ужасно: три дня — тридцать девять.
— Грипп?
— Врач твердит «вирусная инфекция», а мы думаем, грипп. Но сегодня температура нормальная, пора делать уроки. Что там задано?
— Сейчас продиктую. Записывай.
Дима диктует.
— Я звонила весь день, — дождавшись паузы, говорит Таня. — Мама твоя сказала, что ты уехал кататься на лыжах. Рискнула позвонить Ленке, а она — тоже на лыжах. Это что, совпадение? Или вы ходили на лыжах вместе?
— А тебе что за дело? — краснеет Дима. — Ты хотела узнать уроки, и я сказал. Остальное не важно.
— Уверен? — усмехается в трубке Таня. — Я Ленку знаю лучше, чем ты. Ничего у тебя с ней не выйдет.
— Почему? — невольно спрашивает Дима.
«Надо попрощаться и повесить трубку…» Но он не делает ни того ни другого.
— Потому что потому, окончание на «у», — продираясь сквозь кашель, еле выговаривает Таня. — «Детская дружба, ты греешь сердца…» — откашлявшись, отдышавшись, фальшиво напевает она. — Вот и все, на что способна Ленка. Ей не только с фэйсом не повезло, она еще до ужаса несовременна.
— С каким фэйсом? — не сразу понимает Дима. — Ах вот ты о чем. Хорошая ты подруга.
— Бывшая, — уточняет Таня. — Ленка со мной теперь не общается.
— И правильно делает. Слышала бы она тебя сейчас!
— Так ты ей небось передашь?
— И не надейся!
Дима швыряет на рычаг трубку — стерва! — возвращается к столу, садится, зажигает настольную лампу и так сидит, глядя в черное ночное окно. Он старается думать о Лене, но видит темный пустой класс, чувствует, как впиваются в его податливые губы жадные губы Тани, дерзкая рука резко дергает молнию, забирается внутрь его тесных джинсов, вызывая неподконтрольное его воле желание. Хорошо, что вошла Лена. Или… плохо?
Дима, как истеричная дама, хватается обеими руками за голову. Ему так трудно, так тяжело, так мучает плоть, особенно по утрам. Повезло еще, что есть длинный халат — в прошлом году купила мама.
— После ванны очень даже приятно, — сказала она в ответ на веселое недоумение сына.
Теперь этот халат просто спасает. Но, Господи, что же делать? С Танькой давно бы уже было все, а Лену он уважает. И чем больше говорят они о книгах, музыке, вообще — о жизни, тем невозможнее даже представить… Да, конечно, они целуются, но разве можно сравнить их целомудренные объятия с тем, другим, от которого в темном пустом классе кругом пошла голова и на мгновение — ослепительное, невозможное, он забыл обо всем?
Но ведь он без Лены не может! Без ее умных глаз, разговоров, улыбки — чудесно она улыбается и смеется, — без их все более частых встреч. Почему же тогда… Как за спасением, бросается он к телефону.