Вместо того чтобы сделать два шага вперед и разрубить Сопуна вместе с повозкой, за которой тот укрылся, он опустил свой меч и принялся орать. Колдун повернул к нему правое ухо, слушал внимательно, однако, с трудом разбирая польскую речь, сумел понять только: старик говорит, что не убивал его детей, и в чем-то пытался обвинить его самого, справедливого мстителя.
Рассвирепел Сопун и в ослеплении злобном тотчас же сообразил, как ему поступить, — а что еще ему остается, как не защищаться большой пищалью? Железный ствол защитит от удара мечом, а приклад да и дуло тоже годятся, чтобы при удаче разворотить череп противнику. Не медля и не отвечая старику-ляху руганью, он взялся за пищаль двумя руками, как за палку, проследил, оказался ли ствол сверху, и вышел из-за укрытия навстречу последнему оставшемуся в живых врагу.
Пан ротмистр уже высказал все, что об этом схизматике думал, и решил, что исполнил свой долг христианина. Подставлять противнику щеку он вовсе не собирался, а потому шагнул вперед и сделал палашом ложный выпад слева, потом, продолжая движение и ускоряя тяжелый клинок, вывел его вверх и обрушил на мужика-схизматика сокрушительный удар сверху вниз и наискось.
Мужик ложного выпада вроде бы не заметил, однако коронный удар пана Ганнибала хоть и неуклюже, однако сумел отразить, варварски подставив под благородный рыцарский палаш дорогущее изделие испанских оружейников.
Крякнул пан Ганнибал, взглянул мельком, не выщербилось ли лезвие палаша. Теперь он решил атаковать глубоким уколом, которого мужик с железной дубиной уж точно парировать не сумеет. Готовя ложный рубящий удар справа, нарочито широко размахнулся — и тут боль, что с утра притаилась у него в груди, вдруг заострилась, разрослась, быстро заполнила его всего и не дала дышать. В глазах помутилось, он почувствовал, что падает, звеня латами, на колени, и вот уже уткнулся носом в потоптанную прошлогоднюю траву, а его же собственная перевернутая повозка теперь возвысилась над ним, как стена дворца Мнишеков над прохожим. Такую беспомощность пану Ганнибалу доводилось испытывать несколько раз в жизни, когда он напивался до полусмерти, а проблески сознания сохранял. Боль же была беспримерной, и он сам удивлялся, как это продолжает ее терпеть.
Ему видны были сапоги мужика, тот переминался с ноги на ногу, не решаясь, видимо, подойти и добить его. Пан Ганнибал хотел было заплакать от чувства полнейшей беспомощности, но не смог. Мелькнуло в голове, что надо бы помолиться или вспомнить прожитую жизнь, попрощаться мысленно хоть с той же Геновефой, однако и этого не успел. Потому что раздались глухие шаги, и возникли перед ним две пары черных вычищенных сапог на каблуках и с серебряными шпорами. Один каблук был намного выше другого, чтобы если не скрыть, то уменьшить хромоту.