— И я же предупреждал тебя, чтобы слишком не гусарствовал! — раздался знакомый голос.
И когда это его черт предупреждал? Между тем пришедший уселся на корточки, и в руках у беса, чистеньких и ухоженных, словно у какой-нибудь знатной дамы, расцвело прекрасное видение — знакомая прелестная коробочка слоновой кости с инкрустациями серебром. Черт ловко извлек из нее такой же граненый стаканчик, а из него — той же работы кости.
— Первый кон был за тобою, — напомнил. — А теперь смотри!
И ловко выбросил кости.
— Тебе хорошо ли видно, рыцарь? — осведомился заботливо. — У меня тоже «девять», я повторил твой бросок.
Пану Ганнибалу хотелось сказать, что начинать должен был он и что для такого игрока, как черт, результат слабоват. Выговорить это не удалось, однако его утешила собственная уверенность, что черт читает его мысли.
— Да ты и не смог бы бросить. Слабовато, говоришь? Тогда смотри.
Изящным движением черт выбросил «шесть» и «шесть» да тут же и растаял в воздухе. Ревущее адское пламя бросилось в глаза пану Ганнибалу, и это было последнее, что он увидел на этом свете.
Сопун осторожно подошел к бренным останкам старого ляха. Тот содрогнулся в последний раз и замер. От рыцаря пахнуло свежим дерьмом и еще мочой да вином — от лужи, что начала было расплываться под мертвецом, а потом быстро впиталась. Сомнений не осталось: последнего супротивника хуторских мстителей хватила кондрашка. Что ж, собаке собачья смерть.
Хотел было колдун навестить монашка, уже взял пищаль, как дубину, в левую руку, однако вдруг застыл на месте. Ибо одолела его внезапно огромная усталость, и нечему тут было удивляться. Разве что тому, что так быстро захотелось ему спать: ведь радость победы должна была победить сон. Однако он почувствовал, что засыпает на ходу, и испытал сильнейшее желание прилечь прямо рядом с поверженным рыцарем на холодной земле. И все-таки победитель принудил себя поставить повозку на колеса, выбросил из кузова еще оставшееся там оружие, залез в кузов и улегся на остатках соломы, а под голову скомкал немецкую перевязь.
Перед глазами Сопуна закружились обрывки видений, и не сказать чтобы радостных: будто снова он очнулся в колодце среди трупов своих домашних. Однако страшный сон почти сразу же перешел в более глубокий, спокойный и сладкий, вовсе без сновидений, а тело Сопуна начало растворяться в воздухе. Вот и осталась от него одна одежда и сапоги, при этом казалось, что кунтуш и штаны шевелятся как живые, потому что солома, придавленная тяжелым телом колдуна, начала расправляться, а сапог, бывший на ноге, положенной на грядку повозки, тот и вовсе упал на землю.