Историк Адриан Голдсуорти трактует эту сцену как свидетельство большой любви Цезаря и Сервилии. Они, мол, испытывали потребность в частом общении друг с другом и обменивались любовными записками.
Что ж, вполне резонное допущение. Мы не можем отказать римлянам в сентиментальности даже в такую минуту, когда решается вопрос о жизни и смерти сограждан. Но мы не можем отказать и себе в возможности предположить, что Цезарь сам устроил это маленькое представление, чтобы полюбоваться конфузом Катона. Вряд ли он всерьез рассчитывал, что Марк Порций, известный своим целомудрием, смутится настолько, что откажется от полемики. Хотя анекдотический случай с письмом, которое случайно увидел мятежник Лепид и помер от расстройства, узнав о неверности жены, мог натолкнуть Цезаря на такую мысль.
Но у Катона были крепкие нервы, а вот Цезарю предстояло вскоре изрядно понервничать из-за ситуации далеко не анекдотичной.
При всех добродетелях, перечисленных Саллюстием, Цезаря нельзя было назвать добрячком. Вступая в борьбу, он сражался с противником упорно и терпеливо, причем обращая поражения в свою пользу. И памятью отличался отменной, о чем свидетельствуют хронисты. Так что он не мог забыть, как во времена заговора Катилины его жизнь и благополучие во многом, если не во всем, зависели от каприза Цицерона. Поддайся консул нажиму Катула и Пизона, недоброжелателей Цезаря, кто знает, не разделил бы он судьбу Лентула.
Всепрощение тоже не входило в качества Цезаря, и когда в 62 году до P. X. у него появляется возможность припомнить Цицерону все нападки, явные и неявные, с которыми он обрушивался на него, то он воспользуется этим в полной мере.
«Находились, однако, люди, готовые отомстить Цицерону и словом и делом, и вождями их были избранные на следующий год должностные лица — претор Цезарь и народные трибуны Метелл и Бестия. Вступив в должность незадолго до истечения консульских полномочий Цицерона, они не давали ему говорить перед народом — перенесли свои скамьи на возвышение для ораторов и зорко следили, чтобы консул не нарушил их запрета, соглашаясь отменить его лишь при одном непременном условии: если Цицерон произнесет клятву с отречением от власти и тут же спустится вниз. Цицерон обещал выполнить их требование, но, когда народ затих, произнес не старинную и привычную, а собственную, совершенно новую клятву в том, что спас Отечество и сберег Риму господство над миром. И весь народ повторил за ним эти слова. Ожесточенные пуще прежнего, Цезарь и оба трибуна ковали против Цицерона всевозможные козни и в том числе внесли предложение вызвать Помпея с войском, чтобы положить конец своевластию Цицерона. Но тут важную услугу Цицерону и всему государству оказал Катон, который тоже был народным трибуном и воспротивился замыслу своих товарищей по должности, пользуясь равною с ними властью и гораздо большею славой. Он не только без труда расстроил все их планы, но в речи к народу так превозносил консульство Цицерона, что победителю Катилины были назначены невиданные прежде почести и присвоено звание «отца Отечества». Мне кажется, Цицерон был первым среди римлян, кто получил этот титул, с которым к нему обратился в Собрании Катон».