— А разве сейчас носят креп-марокен? — засомневалась Саня.
— Только креп-марокен! — авторитетно сказала Фенечка.
— А креп-жоржет?..
Рузаев пятится из комнаты. Фенечка настигает его и нахлобучивает ему на голову черный блестящий котелок.
— А это тебе, пупсик! Прямо из Парижа!..
Слезы брызнули из глаз Рузаева. Он подходит к большому зеркалу, смотрит на свое лицо под дурацким колпаком.
— Все, Степа! Подбивай итоги, морячок! Ни черта не вышло — ни в целом, ни в частности. Алеха — у капиталистов в науке, Санька — у спекулянтов.
Всхлипнув, он достает из кармана «бульдог» и, крутанув барабан, подносит ко рту. И тут с плачем и криком к нему подбегает Саня. Она хватает Рузаева за руку, и выстрел проходит мимо, пуля пробивает котелок, из которого выскакивает какая-то белесая масса.
— Что ты, Степа? Что ты, родной?
— Все скурвились, — бормочет Рузаев. — Никого вокруг.
— Нет, Степа, нет!.. Мы с тобой… Гони прочь эту гниду гони ее вон из Алешкиного дома!..
Услышав этот призыв, старый революционный матрос Рузаев схватил Фенечку в охапку, поволок из комнаты. Саня распахнула дверь. Рузаев нахлобучил Фенечке на голову котелок и могучим пинком спровадил спекулянтку.
Саня разлила водку по рюмкам.
— Выпьем, Степа… за нас! За советскую власть!
Они чокаются, выпивают и, обнявшись, запевают с воодушевлением:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это…
Приемная Зворыкина. На стене — плакат: «Дадим пятилетку в четыре года!». Молодой рабочий Сухарик расстилает ковровую дорожку. Им командует помощник Зворыкина Пташкин.
— Ровнее, Сухарик… ровнее ложи!.. — распоряжается Пташкин. — Вишь, складочки собрались. Хочешь, чтоб высокий гость ногу сломал?
— Зачем? Пусть сохранит конечности.
— Товарищ Сухарик, а тебе не кажется, что ты играешь на руку врагу? Даже не играешь, а подыгрываешь? — заметил Пташкин.
— А тебе не кажется, что ты идиот? — спросил Сухарик.
— Товарищ Сухарик, — хрипловато произнес Пташкин, — мне кажется, что такой шпане, как вы, место не в комсомоле, а в колонии для малолетних преступников.
— Такие комсомольские поручения я больше не выполняю.
— Легкой жизни захотел? А когда мы Перекоп брали, легко было?
— Мы пахали, — проворчал Сухарик.
— Что?! — грозно спросил Пташкин.
— Ничего. А ковры таскать не буду. Я тебе не холуй.
В приемную входит Степан Рузаев, направляется прямо к двери директорского кабинета, но Пташкин, хоть и занятый ковровой дорожкой, бдительно преграждает ему путь.
— Вам чего?
— Алеха с Америки вернулся? — свободно спросил Рузаев.
— Вернулся.
— Так я — к нему.
— Директор занят.